Ужинал он в одиночестве в Центральном клубе; на протяжении всей трапезы глаза его оставались полуприкрыты, на лице блуждала слабая улыбка. Он тренировался — дабы, если понадобится, без заминки и боли расхохотаться над самим собой.
— Я даже не знаю, о чем на танцах принято говорить, — признался он. — Они там все обжимаются; крупный брокер отправился на вечеринку-обжималочку с дебютанткой. Да и что такое — вечеринка-обжималочка? Там подают еду? Там всех заставляют осваивать саксофон?
Все эти вопросы, которые в последнее время были от него так же далеки, как и упоминания о Китае в кинохронике, вдруг сделались насущными. При этом они были серьезными. В десять вечера он поднялся по ступеням Студенческого клуба, где проходила частная танцевальная вечеринка, с тем же чувством, что он вступает в совершенно новый мир, какое когда-то испытывал в 1917-м, отправляясь в учебный военный лагерь. Он переговорил с официанткой, принадлежавшей к его поколению, и с ее дочерью, явственно принадлежавшей к совсем иному, а потом уселся в углу, дабы немного освоиться.
Долго он в одиночестве не пробыл. Юный болван по имени Лиланд Жак, который жил от него через улицу, обратился к нему с любезным приветствием и подошел, дабы скрасить ему одиночество. Лиланд был на удивление пустым юнцом; в первый момент Том ощутил досаду, однако тут же сообразил, что юнец может ему пригодиться.
— Приветствую, мистер Сквайрс. Как поживаете, сэр?
— Недурно, благодарю, Лиланд. Ничего себе вечеринка.
Как и подобает светскому человеку, находящемуся в обществе другого светского человека, мистер Жак уселся, точнее, улегся на кушетку и закурил три или четыре сигареты разом, вернее, так показалось Тому.
— Жаль, что вас тут вчера не было, мистер Сквайрс. Вот это была вечеринка так вечеринка! Колкинсы устраивали. До половины шестого!
— А что это за девушка, которая то и дело меняет партнеров? — спросил Том. — Нет, вон та, в белом, как раз мимо дверей проходит.
— Энни Лори.
— Дочь Артура Лори?
— Да.
— Похоже, она пользуется популярностью.
— Почитай, самая популярная девушка в городе — на танцах уж всяко.
— А не на танцах?
— Там тоже, но она напрочь приклеилась к Рэнди Кэмбеллу.
— Которому Кэмбеллу?
— Который в защите играет.
Похоже, за последние десять лет в городе появились новые имена.
— У них романтические отношения. — Явно довольный этой ремаркой, Жак попытался повторить ее: — Этакие романтические-романтические отношения… — Не справившись, он закурил еще несколько сигарет, загасив предыдущие об колени Тома.
— Она пьет?
— Не особо. Я, по крайней мере, чтобы в стельку, ее ни разу не видел. Вон, как раз Рэнди Кэмбелл к ней подъехал.
Они составляли красивую пару. Красота ее ярко лучилась на фоне его высокой, сильной фигуры; они плыли по залу невесомо, грациозно, будто два человека, погруженные в приятный, радостный сон. Они скользнули ближе, и Том восхитился легким налетом пудры поверх ее свежести, сдержанной нежностью ее улыбки, хрупкостью ее тела, которое природа просчитала до миллиметра: намек на бутон и обещание цветка. Ее безгрешные восторженные глаза были, наверное, карими, однако в серебристом свете казались почти фиалковыми.
— Она в этом году начала выезжать?
— Кто?
— Мисс Лори.
— Да.
Хотя красота девушки и заинтересовала Тома, он не смог представить себя членом внимательной и благодарной свиты, которая перемещалась вслед за ней по залу. Лучше уж встретиться с ней, когда закончатся праздники и большая часть этих юнцов разъедется по колледжам, «где им самое место». Том Сквайрс был зрелым человеком и мог подождать.
Он прождал две недели, а город тем временем погрузился в нескончаемое северное средьзимье, когда серое небо выглядит ласковее отливающего металлом синего, а сумерки, когда яркие огни становятся обнадеживающим залогом непрерывности человеческого веселья, уютнее полудней с их бескровным солнечным светом. Снежные пластроны измялись, загрязнились и обтрепались, колдобины на дорогах смерзлись; некоторые большие особняки на Крест-авеню обезлюдели — их жители отправились к югу. В один из таких вот холодных дней Том пригласил Энни и ее родителей посетить в качестве его гостей последний Бал холостяков.
Лори были одной из старинных семей Миннеаполиса, после войны несколько оскудевшей и измельчавшей. Миссис Лори, ровесница Тома, не удивилась, когда он послал и матери, и дочери орхидеи и угостил их в своей квартире роскошным ужином со свежей икрой, перепелами и шампанским. Энни различала его смутно (так юность обычно взирает на старость), — ему, по ее понятиям, не хватало жизненной силы; однако чувствовала его интерес и старательно выполняла перед ним древний ритуал юной красавицы — улыбки, вежливое внимание, широко раскрытые глаза, профиль, старательно демонстрируемый в таком и этаком освещении. Он дважды танцевал с ней на балах, и хотя ее за это подняли на смех, самой ей льстило, что этакий светский лев — она теперь мысленно называла его так, а не просто стариком — выбрал именно ее. На следующей неделе она приняла его приглашение на симфонический концерт, полагая, что отказать будет невоспитанно.
Воспоследовало несколько подобных «милых приглашений». Сидя с ним рядом, она подремывала в теплой тени Брамса и думала о Рэнди Кэмбелле и прочих романтических туманностях, которые еще могут возникнуть завтра. Однажды днем, ненадолго размякнув, она спровоцировала Тома на поцелуй по дороге домой, однако, когда он взял ее руки в свои и горячо произнес, что, похоже, влюбляется, ей захотелось рассмеяться.
— Но как такое может быть? — запротестовала она. — Право же, не нужно говорить такие глупости. Я тогда больше никуда с вами не буду ходить, и вы еще об этом пожалеете.
Через несколько дней мать обратилась к ней — Том ждал снаружи в своей машине:
— Кто это, Энни?
— Мистер Сквайрс.
— Прикрой-ка дверь. Ты часто с ним видишься.
— И что?
— А то, дорогая, что ему пятьдесят лет.
— Мамочка, но все остальные-то разъехались.
— Ты, главное, не увлекайся всякими глупыми мыслями.
— Не волнуйся. Если честно, мне с ним почти все время до смерти скучно. — И тут она внезапно приняла решение: — Больше я не буду с ним видеться. Просто сегодня совсем неудобно было отказаться.
И в тот же вечер, когда она стояла у своей двери — талию ее обвивала рука Рэнди Кэмбелла, — Том и его единственный поцелуй для нее не существовали вовсе.
— Я так тебя люблю! — прошептал Рэнди. — Поцелуй меня еще раз.
Их холодные щеки и теплые губы встретились в морозной мгле, и, глядя на льдистую луну над его плечом, Энни поняла, что обязательно будет принадлежать ему; нагнув к себе его голову, она поцеловала его снова, трепеща.
