— Прошу меня простить, — произнес он быстро, обращаясь к мистеру Каслу. — Я вызвал вас, потому что некая помощница режиссера по имени Маргарет Донован пытается получить с меня пятьдесят тысяч долларов за некие письма, которые, по ее утверждению, я ей написал. Разумеется, все это… — Тут он осекся. Это уже не имело никакого значения. — Я зайду к вам завтра.
Он подошел к Кэй и Артуру, чтобы слышали только они.
— Не знаю, что именно вы собираетесь делать. Но прошу меня в это не впутывать; у вас нет никакого права заставлять меня все это терпеть, поскольку я ни в чем не виноват. Я не хочу становиться заложником ваших чувств.
Он повернулся и вышел. Машина дожидалась у крыльца, и он сказал: «Едем в Санта-Монику», потому что именно это название первым пришло ему в голову. Машина понеслась сквозь бесконечный, без намека на марево, солнечный свет.
Они ехали три часа: мимо Санта-Моники, потом, по другой дороге, к Лонг-Бич. Он воображал себе — будто речь шла о чем-то увиденном краем глаза, не привлекшем особого внимания, — как проводят этот день Кэй и Артур Буш. Кэй, видимо, будет много плакать, поначалу ситуация покажется им сложной, неожиданной; однако нежные сумерки приведут их к сближению. Их неизбежно потянет друг к дружке, а он все отчетливее будет представать им неким внешним врагом.
Кэй, видимо, хотела, чтобы он рухнул на колени, в грязь и пыль семейной сцены, и стал молить ее о пощаде. Не дождется; он вообще ненавидит сцены. Если он опустится до того, что станет мериться силами с Артуром Бушем в перетягивании сердца Кэй, будто каната, он перестанет быть самим собой. Он навсегда станет чем-то похож на Артура Буша; у них навеки появится нечто общее, вроде постыдной тайны. Театральности в Джордже было немного; миллионы глаз, перед которыми за эти десять лет успели промелькнуть его настроения и выражения его лица, не обманывались на этот счет. С того самого момента, когда он, двадцатилетний юнец на гриффитовской студии, обратил прекрасные глаза в воображаемую даль своего первого вестерна, зрители его на деле наблюдали за продвижением прямолинейного романтического тугодума по жизни, которая совершенно случайно оказалась исполненной блеска.
Его вина заключалась в том, что он слишком рано почувствовал себя в безопасности. Он внезапно сообразил, что Фэрбенксы
[25], которые за столом всегда сидели рядом, вовсе не рисовались. Они лишь не оставляли ничего на волю случая. Ведь они жили, пожалуй, в самой непредсказуемой прослойке богатого, дикого, скучающего общества; чтобы брак в ней оказался успешным, нужно не ждать от будущего абсолютно ничего либо ни на миг не разлучаться. Он на один миг оторвал взгляд от Кэй и тут же сослепу попал в страшную беду.
Пока он обдумывал все это, пытаясь сообразить, куда ему теперь ехать и что делать, они оказались рядом с многоквартирным домом, который внезапно всколыхнул его память. Тот стоял на окраине — розовая страхолюдина, выстроенная, дабы представлять собой что-то, откуда-то, но в таком дешевом и расплывчатом виде, что архитектор, видимо, и сам давно позабыл, что именно пытался скопировать. И тут Джордж внезапно вспомнил, что именно сюда заезжал за Маргарет Донован в вечер того давнего бала в Мэйфере.
— Остановитесь у этого дома! — распорядился он в переговорное устройство.
Он вошел в подъезд. Чернокожий лифтер таращился на него, раскрыв рот, пока они поднимались на нужный этаж. Маргарет Донован сама открыла дверь.
Увидев его, она отпрянула, вскрикнув. Он вошел, закрыл дверь; она первой пошла в большую комнату. Джордж — следом.
Снаружи вечерело, квартира в полумраке выглядела гнетуще. Закатные лучи мягко ложились на безликую мебель, на роскошную галерею подписанных фотографий звезд экрана, занимавшую целую стену. Лицо ее было белым; глядя на него, она нервически тискала пальцы.
— Что за бред, Маргарет? — спросил Джордж, пытаясь говорить без тени упрека. — Тебе что, так нужны деньги?
Она неопределенно покачала головой, не сводя с него глаз, в которых застыло подобие ужаса. Джордж смотрел в пол.
— Полагаю, все это придумал твой брат. Я просто не в состоянии поверить, что ты способна на такую глупость. — Он поднял глаза, пытаясь сохранять строгую властность, — так говорят с напроказившим ребенком, но тут увидел ее лицо, и все чувства, кроме жалости, мгновенно улетучились. — Что-то я устал. Можно, я присяду?
— Давай.
— Что-то я совсем запутался, — проговорил Джордж минуту спустя. — Все сегодня будто специально на меня ополчились.
— А я-то думала… — На середине фразы в голос ее вкралась ирония. — Я думала, что тебя все любят, Джордж.
— Вовсе нет.
— Только я?
— Да, — произнес он отрешенно.
— Хорошо бы, если бы только я. Вот только тогда, конечно, ты бы был не ты.
Тут до него вдруг дошло, что она говорит совершенно серьезно.
— Это полный бред.
— В любом случае ты пришел сюда, — продолжала Маргарет. — Мне, наверное, надо радоваться даже этому. И я радуюсь. Я определенно радуюсь. Я часто представляла себе, как ты сидишь в этом кресле, именно в это время, когда уже почти стемнело. Я придумывала короткие одноактные пьески про то, что будет дальше. Хочешь, перескажу тебе одну из них? Начать придется с того, что я подхожу и сажусь на пол у твоих ног.
Раздраженный и одновременно зачарованный, Джордж все еще отчаянно пытался придумать реплику или жест, которые позволили бы сменить тему.
— Я так часто представляла себе, как ты сидишь там, что сейчас ты ничуть не реальнее, чем твой образ. Вот только шляпа с одной стороны примяла твои замечательные волосы, а под глазами у тебя не то темные круги, не то грязь. Да и вообще ты чего-то бледен, Джордж. Что, был вчера на вечеринке?
— Был. А вернувшись домой, обнаружил, что меня ждет твой брат.
— Да, Джордж, ждать он умеет. Его только что выпустили из тюрьмы Сан-Квентин, где он прождал последние шесть лет.
— Так это он придумал?
— Мы вместе. Я на свою долю собиралась съездить в Китай.
— А почему жертвой выбрали именно меня?
— Так выходило как-то реальнее. Однажды, пять лет назад, мне показалось, что ты того и гляди в меня влюбишься.
Бравада в ее голосе внезапно растаяла, а света было еще довольно, чтобы заметить, что губы ее дрожат.
— Я люблю тебя уже много лет, — сказала она. — С первого дня, когда ты приехал на Запад и вошел в старую студию «Реаларт». Ты так храбро обходился с людьми, Джордж. Кто бы перед тобой ни был, ты сразу подходил к ним, отодвигал что-то в сторону, будто оно стояло на твоем пути, и начинал с ними знакомиться. Я попыталась с тобой пококетничать, как и все остальные, но это оказалось непросто. Ты притягивал людей совсем близко, да там и держал, не пуская ни туда ни сюда.
