— Что-что? — спросила она рассеянно, снова прислушиваясь к какому-то фарсу, который разыгрывался в углу.
— Моя жена тоже была бы рада с тобой познакомиться, — не отставал Билл, уже строивший грандиозные планы: он готов был многое сделать для этой девушки — в память о прошлом.
Мэй тут же обернулась и с любопытством на него посмотрела:
— Как это? А мистер Маквитти сказал кому-то, что ваша жена умерла.
— Это недоразумение, — сказал Билл.
Краем глаза он заметил неотвратимую уже катапульту, которая снова приближалась к ним, и поскорей перевел партнершу на другую сторону.
И тут сзади раздался голос:
— Ты гляди, как он умеет, папаша-то наш.
— Поди спроси, можно мне разбить их пару.
Позже, когда Билл перебирал в памяти детали случившегося, все четко помнилось только до этого момента. Вокруг них собралась толпа, и кто-то без конца настойчиво требовал уступить ему даму, как выяснилось, это был молоденький кочегар.
Он, разумеется, решил хорошенько проучить этих сопляков, как в былые времена, о чем им и сообщил. Ну а дальше началась продолжительная дискуссия о том, умеет он плавать или нет. Страсти постепенно накалялись; потом посыпались тумаки и завязалась короткая, но жестокая схватка. Подробности драки в памяти не отложились, видимо, что-то соображать он начал позже, через несколько минут после того, как вынырнул из прохладной воды Темзы.
Река была белой от лунного света, который больше не казался розово-золотистым, теперь луна напоминала тонкий светящийся круглый ломтик сыра. Билл не сразу смог определить, в какой стороне берег, однако страшно почему-то не было. Пароход уже успел превратиться в небольшое пятнышко, где-то там, вдали, и он засмеялся, подумав, какая, в сущности, все это чепуха, и не только это. Затем, почувствовав, что дыхание окончательно восстановилось, он уверенно поплыл к темному берегу, втайне надеясь, что такси все еще дожидается его в Уитни-Виллидж.
IV
Паника охватила его, когда он на следующий день подъезжал к дому: темный, беспричинный ужас. Возник он, конечно, из-за этого идиотского приключения. До Стеллы ведь что-то, конечно, дойдет, обязательно. Теперь от вчерашней его беззаботности и уверенности в себе не осталось и следа, теперь он не сомневался, что Стелла наверняка уже осведомлена о его подвигах.
— Кто у нас сегодня? — прямо с порога спросил он у слуги.
— Никого, сэр. Примерно час назад приезжали Эймсы, но никаких указаний мне не давали, так что они поехали дальше. Они сказали, что…
— А разве жены нет?
— Миссис Фротингтон уехала вчера, сразу после вас.
Паника теперь хлестала наотмашь, сразу несколькими кнутами.
— Сразу — это когда?
— Очень скоро, сэр. Кто-то позвонил, она сама сняла трубку, тут же приказала упаковать саквояж и уехала.
— А мистер Эд Хотон не приезжал?
— Я не видел мистера Хотона.
Ну вот, началось. Жажда приключений настигла и Стеллу! Он знал, что кое-кто из ее нежных друзей иногда бывал чересчур навязчивым, но чтобы куда-то ринуться, не сказав ему ни слова…
Билл бросился на диван, уткнувшись лицом в подушку. Что же произошло? Он никогда не думал, что дойдет до такого. Может, она это имела в виду, когда той ночью так странно на него посмотрела?
Он поднялся наверх. Войдя в просторную спальню, сразу же увидел записку — на голубой почтовой бумаге, чтобы легче было заметить на белой подушке. Охваченный скорбью, он вдруг вспомнил старый совет, который когда-то получил от матери: «Чем тебе хуже, тем лучше надо держать себя в руках».
Весь дрожа, он догола разделся, открыл кран над ванной, взбил пену на лице. Потом налил себе виски и стал бриться. Все было как во сне, эти внезапные перемены в жизни. Жена больше не принадлежала ему; даже если она вернется, она все равно больше не будет принадлежать ему. Все стало другим: и эта ванная комната, и сам он, все, что вчера еще существовало. Он вдруг захотел все это вернуть. Он выбрался из ванны, опустился на колени на резиновый коврик и начал молиться. И за Стеллу, и за себя, и за Эда Хотона; он неистово молил Господа вернуть ему прежнюю жизнь — ту самую, которую он столь же неистово расколол надвое. Когда он вышел из ванны, опоясанный полотенцем, на постели в спальне сидел Эд Хотон.
— Привет, Билл. А где твоя жена?
— Минуточку, — только и сказал Билл.
Он вернулся в ванну и залпом глотнул какого-то одеколона, от которого впоследствии наверняка начнутся крупные неприятности с желудком. Потом как ни в чем не бывало высунул голову из дверей ванной.
— Надо было рот прополоскать, — объяснил он. — Как дела, Эд? Открой вон тот конверт на подушке, сейчас заодно и узнаем, где она.
— A-а, укатила в Европу со своим стоматологом. Точнее, она тут пишет, что это стоматолог отправился в Европу, поэтому ей пришлось мчаться в Нью-Йорк…
Билл внезапно перестал что-либо слышать. Его рассудок, теперь уже избавленный от тревоги, снова как будто отключился. Сегодня ведь еще полнолуние — или почти полнолуние. Что-то такое однажды случилось с ним как раз в полнолуние. Что именно, он запамятовал.
Его долговязое сухощавое тело, его потерянная в космосе, невзрачная душа расположились у окна в ванной комнате.
— Я, наверное, жуткий тип, хуже не бывает, — сказал он, качая головой и глядя на себя в зеркало. — Да, хуже не бывает. Тут уж ничего не поделаешь. В моем возрасте уже невозможно одолеть собственную сущность.
Он изо всех сил старался стать лучше, он благочестиво отсидел целый час у зеркала, ругая себя и кляня. Наконец настали сумерки, внизу послышались чьи-то голоса, и вдруг — вон она, в небе над его лужайкой, воплощение мучительной тоски по ускользающей юности, и нашей, и всего мира… Вот она — яркая, недостижимая луна.
Между тремя и четырьмя
[48] (Перевод В. Болотникова)I
Случилось это в наши дни, когда все пребывают в унынии, у каждого на то своя причина. У многих, наименее удачливых, ум за разум зашел, когда к неврозам, нажитым в борьбе за процветание, присовокупились финансовые неприятности: неврозы ведь — привилегия тех, у кого очень много лишних денег. Некоторые тронулись умом, поскольку в самом воздухе веяло безумием или же поскольку слишком привыкли, что все зиждется на грандиозном золотом символе изобилия — точно так же, например, у французов все зиждется на бережливости и жажде славы, а у англичан некогда зиждилось на представлении о долге. В общем, почти каждый на чем-нибудь помешан.
Говард Батлер не верил ни в кого (в том числе и в себя) и ни во что, только в существующую систему, причем не верил с убежденностью, свойственной всем, кто был порождением этой системы или же проповедником оной. Человек он тихий и замкнутый, отнюдь не смельчак и не борец, способный одолеть любые подвохи судьбы, и в общем его можно было бы назвать совершенно неопасным человеком. Если бы не одно обстоятельство. Он слишком много размышлял, хотя возможности его мозга были не так уж велики, но в обычных условиях не стоило бы ожидать, что он достигнет немыслимых высот или же, наоборот, падет очень низко. Однако его порой настигали видения — о чем и пойдет наш рассказ.
