— Вероятно, ты здесь из-за чеора та Хенвила? Ты его покровитель?
Духам не важно, как к ним обращаются и даже — на каком языке. Им не важны титулы и безразличны звания.
Дух в отражении покачал головой. Только в этот момент Темери догадалась повернуться к нему лицом. Ей было любопытно — сестры описывают покровителей по-разному. Кто-то говорит, что видит светящийся шар. Кто-то, что они полупрозрачны и их речь едва можно различить.
Это ведь не то же самое, как когда ты призываешь духа-покровителя при помощи посоха-эгу и благословения Матери Ленны.
Тогда ты сам открываешь покровителю путь в наш мир, ты, твои жизненные силы питают его и дают ему возможность говорить и выглядеть так, как покровитель себя ощущает…
Если же дух приходит сам, то тратит собственные силы.
Так говорят. Темери еще ни разу не доводилось проверить.
Дух-покровитель, которого некогда звали Ровве, выглядел как живой человек. Просто каким-то образом оказался возле монастырских купелей хрупкий светлоголовый ифленец одетый просто и небогато — так, как был одет в день смерти. А может, Темери и сама допридумала ему эту одежду.
— Нет. Хотя я рад, что он жив и сейчас рядом с тобой.
— Я не знала, что покровители могут радоваться…
Дух кивнул и приблизился к ней, словно пытаясь лучше разглядеть.
— А ты любознательна. Но ты боишься. Бояться не следует — тот, кто был мной, давно умер.
— Я не тебя боюсь. — Темери улыбнулась духу. Он не казался ей опасным. Покровители не могут быть врагами.
— Ты боишься… прости, но ты боишься почти всего. Это видно.
Видно? Девушка прислушалась к себе, но именно в этот момент, возле купели в монастыре Ленны, ей не было страшно. Даже наоборот — интересно и немного печально. Все казалось, что этот покровитель, это все-таки самую малость — тот самый человек, которым он был при жизни. Ифленец по имени Ровве.
— Ты можешь видеть, что люди чувствуют? Как?
— Не знаю. Просто вижу. Темершана — это твое имя? Я говорю «вижу» потому что у меня нет других слов. Человеческие переживания — это цвет и свет, и звук, и запах… и все одновременно. И все это — в голове самого человека. У меня-то головы нет. Одна видимость.
Темери смотрела на призрака, как на сумасшедшего. Интересно, бывают ли сумасшедшие покровители? И почему он явился ей, а не самому чеору та Хенвилу? Не смог?
— И ты это все время… ну… видишь?
— Да. Но ты не бойся, я никому не скажу.
— Почему?
— Потому что я — твой покровитель.
— Что?
Темери ахнула и очнулась от дремы. Приснится же такое! И, конечно же, в тот же миг разбудила ифленца. Он шевельнулся, устраиваясь удобней… и это позволило Темери немного отодвинуться от него. Спина затекла, ноги… она не ощущала, насколько они замерзли, пока не пошевелилась.
А если не сон, пришла тревожная мысль. Разве так может быть? Чтобы покровителем оказался совсем незнакомый человек, да еще ифленец. Да еще — друг чеора та Хенвила.
Впрочем, покровители — это уже не люди. Не те люди. И скорей всего, это был все-таки сон.
Было по-прежнему темно, но второй раз заснуть у нее все равно бы не получилось.
Проснувшийся чеор та Хенвил молча выбрался из собственного плаща, накинул освободившийся край на Темери. Как-то умудрился при этом ее не задеть. Шерстяная ткань еще хранила чужое тепло. Она постаралась глубже закопаться в складки плаща и замерла там, прислушиваясь к происходящему снаружи. Было слышно, как похрустывает снег под ногами ифленца. Он ушел нуда-то вверх по склону. Потом вернулся.
— Вы, наверное, привыкли в монастыре вставать в одно и тот же время. Час ранний, но уже утро, нам пора. Сможете идти?
— Смогу. Я обещала.
— Там снегопад. Если будет так же сыпать еще хотя бы час, успеем уйти дальше.
— Да.
Надо было выбираться из относительного тепла в объятия стылого воздуха, в хмурую зимнюю ночь.
Ноги с отвычки подкосились, но Темери удержалась за ствол: она ведь и вправду обещала. Ифленец не увидит ее слабости и не услышит жалоб… да лучше сдохнуть по дороге, чем позволить ему тащить себя на плечах!
Постояла немного, пока не убедилась, что ноги действительно ее держат, а потом, пригнувшись, выбралась из-под еловой кроны.
Ветер, вчера пробиравший до костей, утих. Сверху, медленно кружась, падали крупные хлопья снега. Сняла плащ, протянула хозяину. Жест показался знакомым — прошлым утром было так же.
Ифленец стоял всего в шаге, она различала его силуэт, но не лицо.
— Позавтракаем, когда рассветет. Что вы желаете на завтрак? Или монахини не завтракают?
— Я не монахиня.
— Но ведь собирались.
— Это не тема для шуток, благородный чеор.
— А жаль, госпожа та Сиверс. Если вас послушать, так в мире вообще нет тем для шуток…
Она не ответила. Ночь, холод, зима. Сутки — никакой еды кроме горсти клюквы. И впереди еще несколько таких дней, наверное… дней, ведущих в черноту, из которой, не возвращаются живыми.
Хмурый рассвет застал их далеко от места ночевки. Насколько? Темери давно потерялась, забыв считать пройденные шаги и следить за направлением. Она просто шла. Сначала впереди ифленца, потом, когда ему это надоело — чуть позади. Он, бывало, уходил проверить путь, но скоро возвращался, лишь изредка комментируя увиденное. Ни дорог, ни жилья: Темери эти места не знала. Здесь ей прежде бывать не доводилось.
Снег продолжал сыпать, то усиливаясь, то ненадолго утихая. С одной стороны это было хорошо — быстрей заметет следы. С другой — идти становилось все труднее. А лес давно перестал быть светлым сосновым бором. Часто встречались непролазные завалы, густая лиственная поросль.
В какой-то момент чеор та Хенвил, вернувшись из очередной недолгой отлучки, подошел к ней и сказал с раздражением:
— Вы устали, идти нам далеко. Сейчас, госпожа та Сиверс, я возьму вас за руку. И вы, ради всех ваших богов, не станете вырываться. Я не знаю, что вам нашептывают ваши покровители, но без моей помощи вы скоро не сможете идти. Надеюсь, вы меня услышали…
Услышала — да. Возразить не смогла бы, потому что при всем своем высокомерии, ифленец был прав.
Он сильней, выносливей. А она — всего лишь несостоявшаяся монахиня. Без будущего и без настоящего. Что до прошлого, то может, лучше бы его тоже не было.
Темершана выпрямила спину, насколько могла, и сама протянула ему руку. Сейчас ничего не имело значения, даже гордость. Сейчас главным было — продолжать идти. Хотя, впрочем, нет — наверное, именно гордость и оставалась той единственной силой, которая заставляла еще тащиться вперед…
