Шиддерику стало смешно: надо же. Сама чуть живая, ручонки трясутся, надо бы думать о том, как выбраться из этой переделки, не пострадав, а ее заботит, убьет он кого-нибудь или нет.
На его невеселый смешок мальканка нахмурилась еще суровей:
— Разве я о многом прошу?
— Хорошо. Я никого не буду убивать, если только кто-то не попробует убить вас или меня.
— Вам смешно.
— Я смеюсь не над вами.
Не поверила. Но кивнула, показывая, что приняла ответ. И вдруг сама вытянула руку, указывая в сторону деревни:
— Смотрите! Человек идет. К нам!
— Отлично, я его встречу. А вы…
— Сижу тихонько в кустах?
Что это, первая попытка пошутить? Жаль, не ко времени. Шедде кивнул, на бегу уже прикидывая, как и где лучше встретить бредущего по своим делам крестьянина.
Это был парень, довольно молодой, вряд ли ему сравнялся третий десяток. Щуплый и невысокий. Он не спешил. А куда спешить? Дорога знакома, всю жизнь здесь ходил, никаких неприятностей не встретил. Шел, засунув руки в рукава широкой парки из овчины. Думал о чем-то приятном — по тонким губам бродила улыбка. Узкое угреватое лицо, мягкий подбородок, темные кудри. Не смый приятный тип, по всему видно, ну да выбирать не приходилось.
Шедде дождался, когда парень подойдет ближе, заодно убеждаясь, что у того не припасено ни ножа, ни топора, и шагнул навстречу, недвусмысленно выставив вперед пистолет.
Тот смешно сглотнул и сбился с шага.
— Пойдем-ка, — улыбнулся ему ифленец, — пойдем-пойдем, поговорим. Тихо и мирно…
И добавил, увидев, как его «добыча» набирает в легкие воздух, чтобы закричать:
— А будешь орать, мне придется выстрелить. Народ на шум может и прибежит, но тебе-то будет уже все равно…
Крестьянин как был, с открытым ртом, так и кивнул. Видимо, все встречные аргументы вылетели у него из головы, если они там и были.
— Давай, пошли по тропе. Не спеши.
До того места, где пряталась Темершана, они добрались быстро. Свернули с нахоженной тропки на менее нахоженную, миновали небольшой ельник, и вот она, укрытая со всех сторон от посторонних глаз крохотная поляна.
Темери поднялась с облюбованной коряжки навстречу мужчинам.
Парень растерянно остановился, держа руки на весу, чтобы казаться безобидным, и это, по мнению Шеддерика, было правильно.
Сам он неторопливо убрал пистолет (незаряженный, конечно, некогда было заряжать). Негромко потребовал у пленника:
— Ну, давай, рассказывай. Что там у вас в деревне? Чужаки есть? Давно пришли?
Тот нахмурился, сжал губы и несколько раз перевел взгляд с Шеддерика на его спутницу, очевидно, что-то решая для себя.
— Не бойся, не обижу, если правду расскажешь.
Краем глаза он наблюдал, как Темершана осторожно перемещается так, чтобы не стоять с пленником лицом к лицу.
Парень еще раз гулко глотнул и зажмурился. Кажется, он был уверен, что лютой и немедленной смерти ему сейчас не избежать. Но Шеддерик не собирался призывать по его душу слепую охотницу: пленник не выглядел героем. Он обязательно все расскажет: вон, как губы обгрыз.
Шедде ждал. Через минуту крестьянин осторожно открыл сначала один глаз, потом второй… и тяжело вздохнул: враг никуда не исчез, все так же стоял в одном шаге. Небритый мрачный ифленец в потрепанной грязной одежде и с пистолетом на поясе.
— Так это вас что ль ловят, добрый чеор? — хрипло спросил он. — Ежели поймают, так и уберутся?
— Не поймают, — улыбнулся Шедде. — Если ты нам поможешь…
— Это как я помогу? Я вам никак не помогу. Простой я человек. Чем я могу помочь?
Пленник словно разом поглупел, то ли с перепугу, то ли, чтобы усыпить бдительность.
— Как тебя называть?
Нахмурил прыщавый лоб, осторожно спросил:
— Зачем вам мое имя, добрый благородный чеор?
— Чтоб тебя. Прозвище у тебя есть, кличка? Как к тебе обращаться?
— Довен я. А все-то Рыбаком называют…
— Вот и хорошо, — хмыкнул Шеддерик. — Так, сколько там, в гостинице, гостей собралось по нашу душу, а Довен-Рыбак?
— Так пятеро, — пожал парень плечами, как будто парой минут назад не собирался молчать даже под страхом смерти. — Здоровые все, да в форме имперской, вот почти такой, как ваша, добрый благородный чеор, только поновей. И ружья у них.
— И все сидят в гостинице?
— Ну как… когда и сидят. Когда патрулируют. Но из деревни-то редко куда выезжают. Больше все-таки сидят в кабаке, да вино пьют. Конечно Хапету-Корчмарю прибыль, и гости они спокойные, да только пора бы им уж в свою столицу возвращаться, ифленским, простите, мор… э… морским бродягам. Нечего им тут делать, мой батя так думает. И я тоже так думаю.
— Значит, пятеро. Ждут в гостинице, из деревни не выезжают… возможно, все получится немного легче, чем я ждал…
Последнюю фразу Шеддерик пробормотал под нос, и Довен-Рыбак ее не услышал. Зато хорошо расслышал первую, и поспешил дополнить информацию:
— Конечно, куда им ехать, с ними сиан столичный. Заносчивый, как староста, важный. В капюшоне. Вина не пьет. Везде каких-то своих палок натыкал, так теперь кроме как по тропинке, никуда и не пойдешь. Говорит, эта его магия и убить может. Надеется, наверное, что вы, добрый благородный чеор, в деревню так прямо и пойдете, прямо в их руки. А его сианские ловушки — тут как тут!
— А, нет, — вздохнул Шедде. — Не легче. Ну что, Довен-Рыбак, проводишь меня в деревню? Мне надо посмотреть, что там за сиан, и что он там куда натыкал…
Парень уже немного освоился, осмелел, и нет-нет, да зыркал в сторону Темершаны. Шедде казалось, что с любопытством. Как будто у него на языке вертится вопрос, который он не смеет задать.
— С позволения… добрый благородный чеор… мне бы не хотелось этого делать. Ведь они ж и меня за компанию с вами пристрелить могут, у них же ружья, не чета вашему пистолету.
— Действительно. Как опасно! — разозлился Шедде. — Прогуляться по родной деревне со старым знакомым, ехавшим мимо, да заблудившимся.
