Все здесь теперь исполнены гордыни. Смит, визирь и вообще каждый уже считают, что нас сожрали. Не знаю, как нам удастся отсюда выбраться.
Ужасно терять людей без пользы, но я действительно не вижу, что может быть лучше, чем их [турок] хорошенько взгреть. Они этого весьма заслужили. Я очень хотел бы установить с турками взаимопонимание, но это трудно. Господин Смит часто рассуждает разумно, предлагает нам правильные вещи, но его союзники всё портят. Что совершенно ясно, так это то, что они абсолютно ничего не хотят нам позволить, кроме простой и безоговорочной эвакуации.
Я вас прошу хорошенько подумать о том, что именно вы хотите сделать, и подумать как можно быстрее, поскольку они хотят воевать сразу же по истечении перемирия через двенадцать дней. Таким образом, вы не должны терять ни мгновения, если хотите им сопротивляться.
Я рад, что вы приблизились к Салихии. Нам будет легче поддерживать связь друг с другом. Если мы не сможем всё уладить, то нам будет очень трудно выбраться отсюда, поскольку эти люди не слишком сговорчивы, но пусть это вас не беспокоит и не влияет на ваши планы; мы выкарабкаемся, как сможем.
Не могу сообщить подробных сведений о вражеской армии. Савари
расскажет вам, что видел. Я заметил, что она состоит из людей не слишком впечатляющих; в основном это азиаты, за исключением янычаров из Константинополя. Ее артиллерия выглядит довольно хорошо организованной; не знаю, насколько она многочисленна. А вот кавалерия не слишком сильна, почти как у арабов.
Если нам придется драться, то в большом сражении надо использовать несколько подвижных каре, чтобы двинуться на пушки и захватить их. Дело тут же будет сделано: все сразу бросятся наутек.
Лагерь большой и заполнен множеством обозов. На мой взгляд, они слишком тяжелы для сколько-нибудь продолжительного марша. Савари вам это лучше расскажет, чем я.
Надеюсь, завтра мы найдем наших турок чуть более вменяемыми. Если нет, то я их покину. Не могу их больше видеть. Приветствую вас»
.
В тот же день, когда было получено это письмо, 16 января, Клебер ответил Дезе также очень личным, доверительным посланием. В какой-то степени оно показывает нам ход мыслей главнокомандующего в те дни, когда ему пришлось сделать свой нелегкий выбор. Прекрасно зная, что пишет другу Бонапарта, Клебер тем не менее совершенно откровенно объяснял, почему теплый прием корсиканца во Франции, о котором они оба знали из осенних газет, ничего не изменит в положении Восточной армии:
«Никаких известий из Франции, как вы, похоже, предполагаете, я не получал. Я даже убежден, что и не получу, поскольку, не имея возможности отправить мне помощь, там предпочтут дать мне возможность самому выпутываться из этого дела, а потом одобрят или осудят мои действия в зависимости от обстоятельств. Однако не надо сомневаться, Бонапарт пожертвовал этой страной еще задолго до своего отъезда, ему нужна была лишь оказия, чтобы бежать отсюда, и сделал он это только для того, чтобы избежать такой катастрофы, как капитуляция. Скажу больше: даже если бы он обнаружил в Тулоне 10 тыс. чел., готовых к отправке мне в подкрепление, он удержал бы их на месте. Он скорее усилил бы ими ту армию, которую сам возглавит, потому что сейчас больше, чем когда-либо, ему надо укрепить свое положение успехами в Европе, без чего он всё проиграет и падет даже быстрее, чем взлетел»
.
Далее Клебер сделал Дезе предложение, которое уже само по себе многое говорит о личности эльзасца. Чуждый тщеславия и совершенно далекий от жажды власти, он ощущал свою должность главнокомандующего прежде всего как воинский и человеческий долг, как тяжкое бремя ответственности за тысячи соотечественников, возложенное на его плечи вопреки его воле. И если бы кто-то знал, как лучше в данной ситуации поступить, Клебер, не колеблясь, готов был уступить ему свое место:
«Вы видите, что я действую в полном соответствии с тем, что вам только что сказал. Однако, если ваше сердце открыто для надежды и не одобряет мое поведение, скажите это открыто. Я передам вам командование, которое без моего ведома на меня возложили, и я буду вам подчиняться с таким же усердием и преданностью, какие вы проявляете в нынешней ситуации. Только скажите. Что касается меня, то я совсем не хочу видеть поголовное истребление остатков этой армии без всякой реальной пользы для отечества. Лично я понял, что эта экспедиция полностью провалилась, после катастрофы при Абукире и объявления войны Портой. Я буду настаивать на своем решении, не беспокоясь о том, ожидают меня за него упреки или похвалы. Самая лучшая награда для меня - это согласие с собственной совестью и чтобы она подсказывала мне, что я поступаю правильно. Надеюсь, я достаточно вооружен для того, чтобы защититься от тех, кто захочет на меня напасть.
Наши победы в Голландии и Швейцарии весьма меня порадовали, но ни эти успехи, ни тот восторг, с которым, как и следовало ожидать, встречали Бонапарта, ничего не меняют в моей ситуации. Я всё так же нахожусь на пределе возможностей»
.
Дезе не принял щедрого предложения Клебера, но, похоже, понял мотивы действий главнокомандующего. Во всяком случае, он больше не роптал и не жаловался на трудную миссию, а, получив вместе с Пусьельгом неограниченные полномочия на подготовку соглашения об эвакуации
, добросовестно работал над текстом договора. Клеберу пришлось еще лишь раз вмешаться в действия переговорщиков, когда речь зашла о суммах, которые турки брались выплачивать на содержание Восточной армии до ее эвакуации. Он потребовал от парламентеров проявить в этом вопросе настойчивость и даже, если потребуется, пошантажировать представителей визиря прекращением переговоров, не доводя, впрочем, дело до реального разрыва ввиду крайне сложного положения французских войск. В приводимом ниже фрагменте письма Клебера от 19 января Дезе и Пусьельгу весьма выразительно нарисована общая ситуация Восточной армии на тот момент:
«Проявите то же упорство, чтобы обеспечить выплату 800 000 ливров в месяц, пока армия остается в Египте, а если это окажется слишком сложно, то хотя бы добейтесь одноразовой выплаты 1 500 000 ливров. Я придаю этим пунктам такое значение, что в случае отказа [турок] разрешаю даже поставить переговоры на грань срыва, если на основе собранных вами сведений о силах неприятеля вы решите, что мы сможем одержать победу. Однако, прежде чем предпринять подобный демарш, учтите, что если мне придется отступать, то у меня не будет на пути ни единого места, где я бы смог консолидировать армию; что враг окажется в Каире раньше, чем я смогу туда добраться; что Мурад находится в Атфихе с шестью сотнями арабов; что эта провинция, так же как Шаркия, вот-вот восстанет; что все беи, ушедшие за пороги [Нила], с началом военных действий спустятся оттуда на соединение с Мурадом и мне придется разворачивать против этих сборищ те войска, что я вызвал из Верхнего Египта; что я смог собрать в Катии только 4500 чел. в связи с необходимостью оставить остальные свои силы в Салихии и Бельбейсе, слабо укрепленных пунктах, которые иначе можно будет захватить с налета; и, наконец, что после вашего отъезда из Египта произошло в Александрии новое восстание войск, которые стреляли из пушки, вслух говорили о том, чтобы сдаться англичанам, и если не предприняли такой попытки, то лишь потому, что, на счастье, перед портом не находилось ни одного вражеского корабля. Вы, конечно, знаете, что форт Эль-Ариш взят неприятелем только из-за измены гарнизона, который сам впустил противника внутрь. Я уже не говорю о состоянии финансов, которое таково, что я живу уже не изо дня в день, а из минуты в минуту. И вот среди всего этого я соблюдаю спокойствие и хладнокровно жду развития событий, но, как мне кажется, я имею право в подобных обстоятельствах оставлять как можно меньше на волю случая и, напротив, стараться просчитать результаты посредством точных математических вычислений. Так вот эти расчеты говорят, что нам надо отнюдь не драться, а вести переговоры, пока у нас есть возможность силой добиться у этих варварских народов исполнения согласованных условий. А если к нам всё-таки прибудет подкрепление? Я уже как-то излагал вам свои соображения, по которым я убежден, что этого совсем не стоит ждать. Разве после прибытия Бонапарта во Францию не прошло достаточно времени, чтобы прислать не одно, а десять авизо? Он этого не сделал, потому что ему нечего мне обещать. Вот вся та масса обстоятельств, о которых вы должны помнить, завершая это дело. Если я одержу победу, то выиграю лишь отсрочку в три месяца, а потом придется вновь уже не драться, а капитулировать. Если меня разобьют, то я буду нести ответственность перед Республикой за двадцать тысяч сограждан, ибо они не смогут избежать смертоносных клинков разнузданной и разъяренной солдатни, которой слишком много заплатили, чтобы она уважала международное право или обычаи войны, в чем мы ей подали самый губительный пример. Взвесьте всё это и действуйте»
.
