Последнего не хотелось бы. Но как иначе, если я выгляжу именно так? Иногда накатывает апатия и равнодушие, но я всеми силами подавляю в себе желание впасть в депрессию и свернуться в позе эмбриона. Потому что тогда буду выглядеть ещё более жалко. А я этого не хочу. Его страсть мне нравится больше, чем сочувствие.
— Ты услышала меня, Шах? — спрашивает уже более строго, потому что знает, я больше не верю в чудесное исцеление.
— Это бессмысленно, Валид. Я благодарна тебе за то, что веришь и надеешься, за то, что пытаешься вернуть мне зрение, но это всё пустая трата времени. За последние месяцы мы объездили несколько лучших клиник в разных странах мира. И никто из них не дал гарантии, что зрение вернётся. Пора уже смириться. Все эти доктора думают, что я безнадёжна.
Смирилась ли я? Нет. И никогда не смогу.
Потому что это невозможно. Мне до сих пор снятся сны, где я вижу всё вокруг и даже когда понимаю, что это лишь сон, всё равно надеюсь… Надеюсь, что вот сейчас открою глаза и увижу. Но я открываю их и ничего не меняется. Всё по-прежнему. Я во мраке. И Валид вместе со мной. А я не понимаю его жертвенности. Неужели настолько помешан на мне? Неужели так сильно болен мной?
— Они ошибаются, — бросает коротко и поднимает мои руки, чтобы надеть футболку.
А ещё Валид очень изменился. Кардинально. Словно вместе со зрением исчез и тот негодяй, которого ненавидела всей душой. Теперь даже его грубый тон не пробуждает во мне ярость, как бывало раньше. Мы оба и правда в какой-то момент стали другими.
— Этими постоянными разъездами по клиникам ты мучаешь и меня, и себя. Сколько можно?
— Столько, сколько понадобится, — пытается надеть на меня джинсы, но я забираю их и надеваю сама. — Твоя задача лишь немного потерпеть.
Потерпеть. Да уж, задача не из лёгких. Но ему в разы сложнее. И поэтому я молча соглашаюсь. Покорно еду в больницу.
О ребёнке мы не говорим. И так даже лучше. Потому что Валид хочет его, а я не могу врать, что тоже. Мне сложно представить, что я буду матерью. Ну какая из меня мать? Мне самой нужна нянька.
И материнские чувства не накатывают. Вообще ничего. А ведь должно… Иначе, как мне любить своего ребёнка? Как дарить ему материнское тепло? Если нет его… Тепла.
Муж ведёт меня за руку, лёгкие наполняются запахом больницы и внутри всё скручивает от страха. Почему боюсь? Сама не знаю. Но это ощущение появляется каждый раз, как только мы заходим в очередную клинику. Наверное просто привыкла слышать плохие новости.
— Ложитесь, осторожней, — прикосновение чужих рук вызывает озноб. Они холодные, совсем не такие, как у Валида, но он рядом, я слышу его дыхание, ощущаю запах. Немного успокаиваюсь.
Вздрагиваю, когда холодный гель ложится на кожу, датчик чуть надавливает на низ живота.
— Так, всё идёт неплохо. Плод развивается нормально, — монотонно бубнит доктор, но моё волнение почему-то нарастает. Задерживаю дыхание, призывая себя к спокойствию, нервно тереблю пальцами салфетку.
А потом слышу его… Я уверена, что это он, но мозг пока отказывается принимать эту информацию.
— Что это за звук?
— Это сердцебиение вашего ребёночка.
— У него… У него разве уже есть сердце?
— Сердце есть у всех, — слышу, как женщина усмехается.
— Но… — и резко хватаю ртом воздух. Задыхаюсь от нового чувства. В груди всё обжигает и теперь моё сердце начинает колотиться, как сумасшедшее.
— Вам плохо? — доктор сжимает моё запястье, нащупывает пульс.
— Шах? — Валид берёт моё лицо в свои ладони, чувствую его беспокойство на ментальном уровне. — Скажи мне что-нибудь?
— Тише, — забираю руку из ладони женщины. — Я хочу послушать, — понимаю, что плачу только когда Валид начинает вытирать пальцами мои щёки. — Пожалуйста, дайте послушать.
Домой едем в тишине. Обычно Хаджиев не даёт мне углубляться в свои размышления и постоянно о чём-то говорит. Рассказывает какие-нибудь смешные истории родом из детства или о том, как будет выглядеть наш дом на берегу океана. О чём угодно, лишь бы я не тонула в депрессии. Но сейчас молчит. И нам комфортно молчать. Лучше чем говорить… Потому что так или иначе, нужно будет поговорить о ребёнке. А я не могу сейчас. Слишком тяжело и больно где-то в районе лопаток.
— Шах…
— Нет! — выпаливаю раньше, чем успеваю обдумать свой протест.
— Я тебя понимаю, но уходить в себя тоже не дело. Мне это не нравится, — продолжает с нажимом, кроша мою мраморную стену в пыль. А мне так хорошо там, за ней. В своей непробиваемой раковине, которую наращивала много дней.
— Ах, да. Я уже и позабыла, что мы делаем лишь то, что нравится тебе, — включается защитная реакция, хотя ругаться — это то, чего на данный момент хочу меньше всего.
— Шахидат, я знаю, чего ты боишься. Ты постоянно задаёшься вопросом, что будет, когда он родится, так? Не молчи, скажи мне, я прав? Ты боишься, что не сможешь за ним ухаживать, боишься, что не сможешь его увидеть. Поэтому пытаешься задушить в себе любовь к нему. Я видел сегодня тебя. То, что ты чувствуешь видел. Тебе меня не обмануть, Шах, — я слышу, как он с силой сжимает руль, так, что скрипит кожа обшивки.
— Перестань. Не сейчас. Не хочу говорить об этом.
— А когда мы будем говорить, м? — повышает голос — злится. — Когда, жена? Я не хочу, чтобы ты закрывалась от меня. Не хочу, чтобы закрывалась от нашего ребёнка. Он всё равно будет любить тебя. Даже если у нас не получится вернуть зрение. И я буду и… — шумно, судорожно выдыхает. — Приехали, — его голос снова спокоен, чего не скажешь обо мне. Меня словно катком переехали. Вся энергия ушла. Хватаюсь за ручку двери, как за спасательный круг. Сейчас я готова идти хоть в клинику, хоть куда. Лишь бы не думать о том, отчего сердце так болит.
Хаджиев берёт мою руку в свою, сжимает.
— Мы продолжим этот разговор. Тебе никуда от него не деться. Как и от нас.
Закрываю лицо ладонями, тру глаза, которые почему-то болят.
— О чём ты хочешь говорить, Валид? О том, что яд мог подействовать на него? О том, что он мог искалечить его? Возможно он вообще не родится. Врач ведь говорил об этом тогда… Об этом ты хочешь говорить? А я не хочу! Слышишь? Не хочу об этом говорить! — открыв рот, как выброшенная на сушу рыба, пытаюсь вдохнуть, но кислород отказывается проникать в лёгкие. Снова удушье и на этот раз сильное.
Хаджиев кладёт ладонь мне на шею, еле ощутимо поглаживает.
— Дыши. Слушай мой голос и дыши. Наш ребёнок родится. И ты его увидишь. Только об этом ты должна думать и в это верить.
ГЛАВА 30
На улице вовсю расцветает весна и солнце светит так, что можно ослепнуть. И только Шах этого не видит. Откинувшись на подголовник, она сидит с закрытыми глазами и ждёт очередной приговор. Валид не видел её в тонированной машине, но точно знал, как она там сейчас боится. Он сам схватился за подоконник, чтобы скрыть дрожь рук.
