— Ты… ты… — прохрипел отец. Лицо раздулось и покраснело. — Что…
Сестра остановилась напротив алтаря и опустила голову с демонстративным смирением, которое выглядело пощёчиной. Губы отца затряслись. Глаза от ярости округлились.
— Мы так не договаривались! — закричал жених. — Кого ты мне подсовываешь? Она же была красоткой! Что у неё с лицом?
Резким движением отец сдёрнул с алтаря скатерть. Свечи, бокалы полетели на пол. Задыхаясь от гнева, он занёс дрожащую руку и…
— Я упала на утюг, — сказала сестра. — Так бывает.
— Вон! — не стерпел отец.
Но уйти не дал — догнал в коридоре, впечатал в стену и заорал, брызгая слюной:
— Внешность была твоим единственным достоинством! Кому ты теперь нужна, глупая, вздорная, испорченная девчонка?! Ничтожество! — он кричал и тряс Раххан, заставляя биться затылком о стену. Юбка шелестела. Волосы вылезли из-под сетки и влажными прядями облепили лицо. — Женщина создана, чтобы рожать детей! Но ты останешься одна! Обуза для семьи! — он замахнулся и хлестнул Раххан по щеке. — Что ты можешь предложить мужу? Ничего!
Я пряталась за лифтом. Альб вернул меня в храм и усадил на скамейку. Слов я больше не различала, но слышала крик, приглушённый стеной и закрытой дверью, а ещё — звуки ударов.
«Ты должен его остановить», — сказала я брату и поняла, что произнесла это в своей голове, мысленно.
— Ты должен его остановить, — повторила вслух.
Альб встал, сжал кулаки. И не сдвинулся с места. Эсса смотрела в никуда.
— Ну и семейка, — проворчал жених, закуривая. — Что это за отец, который не может приструнить собственную дочь?
«Супница из маминого сервиза» согласно крякнул в усы.
Крики стали тише, а звуки ударов — громче.
«Я должна что-то сделать», — подумала я и не сделала ничего.
Все притворялись оглохшими и ослепшими.
Наконец в коридоре стихло. Сквозь пелену слёз я увидела, как открылась дверь. Отец, красный, потный, взъерошенный, подошёл к жениху и что-то сказал, старик покачал головой, нечаянно наступил на упавшую свечу и поморщился.
— Должен вернуть деньги, — донеслось до меня.
* * *
Раххан переставляла на полке глиняные фигурки быков. Меняла местами, подносила к глазам и рассматривала. Она по-прежнему была в подвенечном платье. Сетка запуталась в растрёпанных волосах. Рукава, которые я так старательно подшивала, болтались, оторванные. Одна щека была розовой, другая — розовой с красным треугольником в центре.
— Ты совсем с ума сошла! Что с тобой стало?! Ты безумна! Безумна! В тебя вселилась Заур! Другого объяснения нет!
Я злилась. На Раххан. На свою беспомощность. Вспоминала идеально вылепленное лицо: скульптурные скулы, чёткие линии носа, белую кожу — и слёзы наворачивались на глаза. То, что сделала Раххан со своей красотой, казалось святотатством. Как она могла! Я чувствовала себя ограбленной. Будто стояла в тёмноте и держала в ладонях волшебный огонь — настоящее чудо — и вдруг его потушили.
— Неужели не было другого способа? Ты испортила себе жизнь!
«Ты слушала, как её бьют, и ничего не сделала».
— Отец прав!
«А как бы я ему помешала?»
— Ты останешься одна.
«Прости меня, Раххан, я такая трусиха».
— Это не важно, — сестра улыбнулась.
Багровый ожог натянулся. Я представила, как накрываю его рукой и стираю с лица, словно краску.
— А что важно? — закричала я. — Что?
Раххан стиснула в кулаке фигурку быка. Подошла к окну. Посмотрела так, будто могла видеть сквозь стеклянные стены небоскрёбов, и уверенно ответила:
— Лес.
Глава 9
Я видела сон. Смесь воспоминаний. Тех, что заперла в подсознании, пока они не отравили меня так, как сестру. Раххан не могла с этим жить, а я нашла способ — запретила себе думать. Окружила боль четырёхметровой стеной, как та, что прятала в Ахароне лес. Знала: дам волю слезам — не остановлюсь, позволю себе размышлять о случившемся — сойду с ума.
«В каждой женской душе есть лазейка для зла».
«А что в твоей — отец, если ты поступил с нашей матерью таким образом?»
Мне десять. Я стою за дверью, приложив к уху стакан, чтобы лучше слышать. Мать плачет. Отец ходит по комнате. Старые половицы скрипят. За стеной кто-то третий.
Незнакомый голос:
— Плодное яйцо закрепилось в маточной трубе.
Мне десять, и я не понимаю. Но понимает мама, и стакан больше не нужен. Закрываю уши, чтобы не слышать её рыданий.
У матери холодные руки и каштановые волосы. Скулы и подбородок, как у Раххан, но глаза — мои. Только всё время красные. Она целует меня в лоб перед сном и пахнет лавандой. Лаванда — это растение. Диковинка из свободной страны. Одна из тех фантастических вещей, увидеть которые можно лишь в книгах.
Есть такой цвет: лавандовый — я слышала. Оттенок сиреневого с розоватым подтоном. Мама наклоняется, чтобы подоткнуть одеяло, и я представляю поле, усеянное фиолетовыми кустами. На самом деле я не знаю, как они пахнут.
— Она умрёт, — говорит Раххан, когда закрывается дверь. На лице — ярость.
— От такого не умирают!
Сестра смотрит на меня, как на дуру.
— Он не позволит сделать операцию.
Мне десять. Я снова прячусь за дверью. Здесь стены тонкие, отец кричит, и стакан стоит в шкафу за стеклом.
— Это воля Сераписа!
Чужой голос тихий — приходится прислушиваться.
— Беременность всё равно не сохранить. Ребёнок не выживет. Погибнут оба. Кровотечение…
— Если Великий Бык послал нам это испытание…
Раххан забивается в угол за шторой. Обнимает себя за плечи, раскачиваясь, как метроном.
— Вы не понимаете: шансов никаких!
— Всегда есть место чуду.
— Но…
— На всё воля Быка! Либо случится чудо, либо моя жена заплатит за свои грехи. Женщины — потомки Заур. Их удел — страдать.
Сестра резко подаётся назад, врезаясь затылком в стену.
Я смотрю на дверь. Смотрю на дверь. Внизу вмятина от игрушечной машинки. Ручка пошла пятнами: золотое напыление стёрлось.
Аборты в Ахароне разрешены, если жизни матери угрожает опасность, но даже в этом случае необходимо письменное разрешение мужа.
— Папа, спаси маму! — я врываюсь в комнату и получаю пощёчину.
* * *
Я открыла глаза и увидела щёку с треугольным ожогом. Раххан стояла на коленях рядом с моей постелью. Комнату заливал солнечный свет, разделяя кровать на тёмную и светлую половины. Наши лица были в тени.
