— Пойдёшь со мной в лес? — спросила сестра так, словно только и надо было, что одеться и выйти за дверь.
— И как ты собираешься проникнуть за стену?
— Значит, пойдёшь?
Вчера я бы отказалась. Не привыкшая повышать голос, я бы кричала на Раххан во всю силу лёгких. Напомнила бы о её щеке и о других глупостях, которые всегда заканчивались одинаково. Но перед глазами стояла мама. Скорбные складки у губ, опухшие веки.
— У Альба есть ключи, — сказала я, сбросив одеяло.
В своё время брат получил лицензию охотника и снабжал местный рынок мясом и шкурами. С сельским хозяйством в Красной Долине было неважно. Большинство продуктов привозили из свободных стран. Мясо, молоко стоили дороже нефти, которой было в избытке. Ближе к границе остались удалённые пашни, огороженные колючей проволокой под напряжением, но поля вдоль дорог были запечатаны, леса закрыты. И не всякий мужчина осмеливался отправиться в логово тьмы.
Наигравшись в крутого охотника, Альб устроился в полицию нравов и с тех пор ходил в лес не чаще раза в неделю. Приносил к обеду подстреленных зайцев, реже — грибы и ягоды. Грибы всегда готовил сам, ягоды долго вымачивал, прежде чем разрешал попробовать.
Ключи были и у отца, но если соваться в клетку к тигру, то к менее опасному. Пусть лучше нас поймает брат.
«Только бы нас не поймали!»
— Завтра у него ночное дежурство, — сказала Раххан, и я поняла: сестра всё продумала.
— А что делать с Эссой? Если мы прокрадёмся ночью на сороковой, она услышит. Тем более понадобится время, чтобы найти ключи. Не представляю, где они могут быть.
— Снотворное.
Как же у Раххан всё просто! Снотворное. Где она, интересно, собиралась его достать? Мужчина мог пойти в аптеку — женщине требовался рецепт даже на таблетку от головной боли, а к рецепту — записка, что отец не против облегчить страдания дочери. Или если женщина замужняя, то супруг — жены. — Ты же знаешь, что…
— Мама принимала снотворное, когда боли становились невыносимыми.
«И лекарства ей давал Альб в тайне от отца».
— Думаешь… — я покачала головой. — Восемь лет прошло, срок годности истёк. Таблетки могут не подействовать. И мы же не хотим отравить Эссу.
— Ну отравится эта дрянь, и что? — Раххан раздражённо мотнула головой, длинные волосы хлестнули меня по лицу. — У тебя есть другие варианты?
Я вздохнула. Встала с постели и начала одеваться. Раххан рассматривала в зеркале своё отражение. Поворачивалась и так и этак, но самое большое внимание уделяла ожогу.
— Хорошо, — сказала я. — Поднимусь в спальню матери и поищу аптечку.
— Я могу.
— Нет уж, — я толкнула сестру на кровать. — Лучше тебе не показываться на этажах отца. Когда он, кстати, вернётся?
Раххан пожала плечами:
— Передо мной не отчитываются.
Поднимаясь на лифте, я рассуждала о том, что сама, похоже, не совсем адекватна, раз иду на поводу у сестры снова и снова. На восьмом я наконец признала, что обманываю себя и на самом деле потакаю собственным тайным желаниям. Та же сила, что заставляла часами разглядывать рисунки деревьев в книгах и мечтать прикоснуться к орхидее, влекла меня в лес. Мы с сестрой хотели одного и того же, только по характеру она была лидером, а я ведомой.
Как и ожидалось, девятый оказался безлюден. Когда семья из пяти человек распределяется по сорока этажам, неудивительно, что большинство комнат и коридоров пустует. Если бы отца спросили, зачем нам полнебоскрёба, он бы ответил: «Потому что мы можем себе это позволить». Вру. Он бы так подумал, а сказал бы: «Просторный дом угоден Серапису».
Окна в маминой спальне были завешаны. Пришлось зажечь свет. Ни один солнечный луч не проникал в комнату. Взгляд упал на застеленную кровать. Я помнила её другой — мятой, остро пахнущей потом. Я отвернулась. Юркнула в ванну и отсекла воспоминания дверью.
Мамину спальню всегда убирала Раххан. Сидела здесь часами — даже не знаю, что делала. А я… за восемь лет поднялась на этот этаж впервые. Прошло две минуты, и у меня уже закончился воздух.
Вцепившись в раковину, я смотрела, как вода утекает в сток. И вдруг мне привиделось лавандовое поле. Как я бегу между фиолетовыми кустами, ветер качает соцветия-колоски, и заходящее солнце касается горизонта.
Я закрутила кран и опустилась на пол. Под ванной обычно хранилась аптечка. Лекарства лежали в обычной коробке из-под обуви. Флакон с бесцветной жидкостью повредился, и картонные упаковки размякли от влаги — названия сделались нечитаемыми. Я поднесла к свету стеклянный пузырёк с жёлтыми таблетками, пытаясь разглядеть полустёртую надпись.
И дверь в ванную комнату открылась.
— Что ты здесь делаешь?
Таким тоном отец за секунду доводил меня, пятилетнюю, до слёз. Сейчас мне было восемнадцать, но сердце замирало от страха, как в детстве.
Пузырёк выскользнул из руки и разбился. Жёлтые шарики таблеток рассыпались у ног.
— Я…
Не знала, что сказать. Боялась пошевелиться. Сжимала в кулаке вторую склянку с таблетками, липкую от пролившегося сиропа.
— Я спрашиваю: что ты здесь делаешь? — выделив каждое слово, повторил отец.
Когда мне было четыре, я могла описаться от одного его взгляда или звука голоса. Я протянула отцу флакон из коричневого стекла.
— Искала таблетку от головы.
Отец нахмурился:
— Боль — наказание Сераписа. Грех пытаться избежать его воли.
Два года назад, когда отец потянул спину, врач вколол ему обезболивающее. Истекающей кровью жене он приказывал терпеть страдания молча.
— Извини, — прошептала я, опустив взгляд. — Ты прав.
Отец приблизился и поднял мою голову за подбородок:
— Как ты собиралась отыскать нужную таблетку, если не умеешь читать?
Сердце заколотилось.
— Я… — во рту пересохло, — думала… там будут картинки…
Отец отпустил моё лицо:
— Ты такая же дура, как твоя мать.
Раххан дожидалась меня, сидя на кровати. Женщинам в Ахароне, кроме готовки и уборки, развлечь себя было нечем, и сестра смотрела в окно.
— Я не нашла снотворное, — сказала я, войдя в комнату. И поняла, что расстроена. Действительно расстроена.
— Зато нашла я, — ответила Раххан, показав блестящую пластинку из фольги. — В спальне на тридцать восьмом, где мы тогда ночевали.
В блистере оставалось четыре таблетки. Краешек упаковки, где, вероятно, указывался срок годности, был оторван, и я со спокойной совестью решила больше об этом не переживать.
— И что теперь? — спросила, наблюдая, как Раххан выдавливает из пластинки белые кругляши и раскладывает перед собой на тумбочке. — Я имею в виду… мы достали снотворное, но… Что ты собираешься делать дальше? — Пирог, — ответила сестра.
