— Я выпила таблетку, — Эсса подала ему домашние тапки, — да, выпила таблетку. И чувствую себя лучше, — она бросила на нас с Раххан внимательный взгляд.
Гостиная на сороковом этаже поражала масштабами. Потолок поддерживали четыре квадратные колонны. Между двумя расположился диван — белый с красной подушкой: точь-в-точь пятно крови на брачной простыне.
— Можешь положить сумку сюда… да, положи сюда, — Эсса показала на круглый журнальный столик. Брусок синего пластилина затесался между белоснежными чашками со следами кофе на ободках.
Раххан покачала головой:
— Мне не тяжело.
Эсса прищурилась. Задумчиво поднесла руку к губам. Под её ногтями я заметила грязь — синие комки.
Редкие стены, не занятые панорамными окнами, были увешаны работами Эссы — чуть безумными картинами из пластилина, который любящий муж доставал ей с большим трудом из свободных стран. Меня они, признаться, пугали. Примитивные сюжеты напоминали рисунки ребёнка: прямоугольники небоскрёбов и привычные статуи, выполненные очевидно небрежно. Откровенно говоря, я бы опасалась засыпать рядом с человеком, создающим на досуге такие шедевры.
Всё это — картины на стенах, диван с подушкой, похожей на пятно крови, навязчивая, режущая глаз белизна — вместе с жутковатой хозяйкой перечисленного великолепия рождало в душе тревожное чувство. Мы словно очутились внутри одной из пластилиновых работ Эссы.
Альб вздохнул и пригладил волосы. Скрипнул натёртый до блеска паркет. Эсса исчезла за неприметной дверью, затем вернулась с дымящейся кружкой в руках. Предложила мужу и, когда тот отмахнулся, пристроила её на столике рядом с пустыми товарками.
— Видит Серапис, я не хочу вас наказывать, — покачал головой брат и прошёлся между колоннами: три шага вперёд, три — обратно. Вытянулся, уперев руки в бока. В окне за его спиной десятки небоскрёбов горели, словно свечи на праздничном торте.
— Не хочу, но мой долг убе…
— Часы остановились, — ни с того ни с сего сказала Эсса, и все инстинктивно взглянули на стену — единственный свободный от картин кусочек пространства между стеллажами.
Альб нахмурился:
— Да, действительно. Однако…
— Сколько… сколько сейчас времени? — перебила его жена.
Альб раздражённо потёр лицо. Поднёс к глазам левую руки и резко выдохнул.
— Посмотри, я оставил часы на прикроватной тумбочке, — повернулся к нам и…
— Их там нет.
— Заур и бесы! Ты дашь мне?..
— Их нет в спальне, — продолжила Эсса спокойно, словно провидица в трансе или умственно отсталый ребёнок, — нет на кухне, нет на твоей руке. Ты их потерял? Скорее всего. Да, скорее всего, ты их потерял. Уже вторые за месяц.
— Эсса! Я их не терял! — Альб побагровел.
О Всесильный, лучше бы она его не злила, учитывая, кто попадётся под горячую руку.
— Ты нашёл то кольцо с турмалином?
— Я… Нет.
— Должно быть, соскользнуло с пальца, когда мыл руки. Да, вероятно, так оно и было. Надо купить новые часы. И новое кольцо, да. И новый блокнот для заметок.
Сосредоточенная, она опустилась на диван и сложила руки на коленях, словно примерная ученица. Подол чёрного платья собрался складками на полу. Оно, это платье, было просторным, как накинутая на плечи скатерть, но с воротником тугим настолько, что, казалось, расстегни его — и увидишь наливающуюся на шее отметину.
Альб посмотрел на жену, на нас, нахмурился и сказал:
— Дорогая, выйди. Ложись, я скоро.
Что ж… пришло время для наказания.
В груди, за рёбрами, стало гулко и пусто. Колени обмякли.
«Сейчас», — с дрожью подумала я и на миг возненавидела сестру: это она втравила нас в очередную историю, закончившуюся таким образом.
Эсса, блуждавшая в глубине мыслей, взглянула на мужа с выражением, будто забыла, что в комнате она не одна.
— «И бросьте их на колени, и дайте почувствовать тяжесть их преступления. Пусть остальные смотрят, будет это уроком», — процитировала она замогильным голосом любимую проповедь свёкра. Альб поморщился. Раххан стиснула зубы. Брови — идеальные линии — сошлись на переносице, похожие на крылья птицы.
— Хорошо, — брат отвернулся, — смотри.
И она смотрела. Смотрела, как мы опускаемся на колени посреди белокипенной гостиной, упираемся ладонями в потёртый ковёр, не такой идеально чистый, каким казался с высоты моего роста. Смотрела, как Альб закатывает рукава водолазки, медленно разминается и снимает со шкафа палку — одну из тех, что держит в доме для подобных случаев каждый отец и муж. Гладкую деревяшку метр в длину и три-четыре сантиметра в диаметре.
Раххан метнула в сторону дивана ненавидящий взгляд, и первый удар обрушился на её спину. Сестра зашипела. Лицо исказилось. В следующую секунду закричала я.
Брат возвышался над нами с занесённой палкой в руках. Я плакала. Раххан кусала губы. Эсса смотрела. Не на нас — поняла я в попытках отдышаться. На мужа. Сверлящий, прожигающий взгляд был направлен строго между лопаток. Возможно, поэтому экзекуция закончилась быстро. Выдержать такой взгляд было тяжело. Я получила десять ударов, Раххан — пятнадцать. Как всегда, больше.
«Всё, — облегчение затопило меня, — всё, всё…»
На щеках высыхали слёзы. Альб бросил палку на диван. Отшвырнул со злостью. Та соскользнула с края и покатилась по ковру, пока не упёрлась в ножки журнального столика. Следы ударов горели. Я чувствовала каждый отдельно, а вместе они составляли симфонию боли, то резкой, то ноющей, то просто невыносимой. Брат протянул мне руку, помогая встать. Держась за Альба, я разогнулась, и позвоночник прошило болью от затылка до копчика. Ахнув, я вцепилась в ладонь брата. Ноги подгибались. Удержать равновесие получилось с третьей попытки.
Раххан поднялась сама, красная, с горящими глазами и дрожащей от гнева челюстью. Волосы облепляли лицо, словно водоросли. Сестра сжимала зубы так, что чудился треск. Больше всего я боялась, что она не выдержит, не смолчит. Откроет рот и выплюнет грубость — то, что заставит брата поднять палку с ковра.
К счастью, прежде чем Раххан успела совершить глупость, Альб обогнул диван и скрылся за дверью, махнув рукой, — знак, чтобы мы убирались. Эсса последовала за ним, как блаженная. На пороге она остановилась и пристально взглянула сначала на Раххан, потом на сумку у её ног.
Глава 4
— Ненавижу, — процедила сестра, когда мы направились к лифту. Платье на груди потемнело от пота. — Ненавижу их всех, но её особенно. Мерзкая тварь. Сидела и смотрела, как нас избивают. Получала от этого удовольствие.
Раххан нажала на кнопку, и мы спустились на тридцать восьмой этаж, где, помимо спортивного зала и библиотеки за кодовой дверью, было несколько спален, стерильных и голых, как палаты в больнице. Каждая дверь отмечалась табличкой с номером — чёрным ромбом с золотистыми цифрами. На ближайшей к лифту значилось «151».
