— Ты же его узнала? Думаешь, после твоей выходки он расторгнет помолвку?
— Я не выйду замуж, — сказала сестра уверенно, и я поняла: у неё есть план.
Глава 7
День Гнева праздновали без Раххан: в наказание за недавнюю выходку сестру неделю не выпускали из комнаты. Утром мужчины отправились на торжественную службу в храм рядом с разбитым фонтаном. Отец был в своей лучшей мантии, красной, как глаза быка, с языками пламени по краям. Сегодня он не читал проповеди, а собирался на молитву в качестве прихожанина. Альб нарядился в чёрный костюм с шейным платком. Эсса провожала мужа привычными причитаниями: «Только ничего не потеряй. Ты постоянно теряешь вещи. Да, постоянно. Всё на месте? Ключи? Бумажник?»
Мужчины забрались в машину — в это чёрное хромированное чудовище — и мы с невесткой разбрелись по этажам.
За стеной в комнате Раххан было подозрительно тихо. Иногда слышался скрип качающегося кресла. Я постучала в закрытую дверь, но не дождалась ответа. Свадьба была назначена на двадцатое — последний день перед Великим постом.
Служба закончилась после обеда, а вечером ближе к семи мы отправились в ресторан на праздничный ужин. Улицы по случаю были украшены любимыми тонами Сераписа. Между столбами над дорогой тянулись алые гирлянды, на каждом фонаре вдоль обочины развевался кровавый флаг с оком. Из небоскрёбов валил дым: к празднику покупали специальные окуривающие трубки, которые клали на подоконники. Город словно был охвачен пожаром. Из асфальта били огненные гейзеры: тут и там между домами были устроены газовые горелки, которые зажигались два раза в год — в день Гнева и ночью зимнего солнцестояния, когда, по легенде, бесы Заур спускались на землю. Пламя отпугивало нечисть.
Небо наливалось кровью: над крышами было голубым в пухе розовых облаков, а между зубцами небоскрёбов горело багрянцем. Мы с Эссой устроились рядом, на заднем сиденье, и всю дорогу она нервно теребила ремешок сумочки. Время от времени тишину салона нарушал обеспокоенный голос: «Дверь! Альб, ты закрыл дверь? Утюг! Мы выключили утюг? Ты не потерял в храме бумажник? А кольцо на месте? Помнишь, мы ходили в ресторан прошлым летом и ты оставил кольцо на умывальнике в туалете?»
Альб скрипел зубами. Я смотрела на широкие ладони отца, сжимающие руль. И вдруг увидела эти руки сдавившими шею матери. Картинка мелькнула и исчезла. Я не знала, истинное это воспоминание или ложное? Привет из прошлого или очередной выверт подсознания? Отец говорил: я часто помню то, чего не было. Например, как синие бабочки кружились над моей колыбелью.
Ресторан был тот же, что и в прошлом году, — вычурный и дорогой, соответствующий высокому статусу жреца Сераписа. Отец заглушил машину и передал ключи Альбу: собирался пить, брату предстояло везти всех обратно. Среди хрустальных люстр и накрахмаленных скатертей до пола мы в своих чёрных платьях выглядели воронами. Чернильными кляксами на бумажном листе. Незамужним девушкам разрешались только тёмные тона, юбка должна была закрывать щиколотку и не облегать бёдра. Единственное допустимое украшение — вышивка на груди. После свадьбы менялся цвет одежды, но не фасон: жёны носили красное или чёрное, наряды оставались глухими и длинными.
Наш столик прятался в глубине зала, под аркой, в алькове. Пока мы добирались до цели (три метра от машины до двери ресторана, потом восемь — от стойки метрдотеля до заказанного столика), мои ноги превратились в раздутые шары боли. Проклятые туфли! В магазинах продавалась одна модель. Бесконечные полки с красной и чёрной обувью, которая отличалась только размерами.
На стене, стилизованной под кирпичную кладку, висела картина со сценой из Гнева — главной религиозной книги, цитатами из которой нас регулярно потчевали. На столе в пузатых банках плавали зажжённые свечи. Официант в бордовой рубашке опустил перед нами меню. Сегодня разрешалось употреблять исключительно красное вино и бифштексы с кровью. Праздник был посвящён победе Сераписа над Заур, освобождению женских душ от первородной тьмы.
Отец сделал заказ. Ждали и ели молча. Потом отец промокнул губы салфеткой и сказал, как ударил:
— На следующей неделе Раххан переедет на площадь Возмездия.
Я сжала в кулаках скатерть.
— Удачная партия, — вставил брат.
Отец самодовольно кивнул.
«Неужели они не понимают?»
Губы задрожали. Раздался глухой стук: Эсса скинула под столом тяжёлые туфли.
— Простите, — пробормотала я и бросилась в уборную, сдерживая слёзы. Закрылась в кабинке и разрыдалась.
«У Раххан есть план, — утешала я себя, сидя на крышке унитаза и вытирая щёки туалетной бумагой. — Она что-то придумала».
А если ничего не получится? Если сестра умна не настолько или своим поведением сделает только хуже? Что если старик запрёт её в доме, где на оконном стекле видели кровавый отпечаток руки, и мы никогда больше не встретимся?
Я провела в туалетной кабинке минут пятнадцать и потратила столько же, пытаясь привести в порядок заплаканное лицо. С трудом заставила себя вернуться в зал: родные, должно быть, озаботились моим отсутствием.
За столом Эсса сидела в одиночестве. Отец с братом отлучились в уборную. А может, курили на крыльце. Я почти подошла к алькову, когда увидела: невестка расстегнула сумку, лежавшую на соседнем стуле, достала какой-то предмет и быстро опустила на пол, прикрыв краем скатерти.
«Что она делает?»
И тут меня осенило: это сумка Альба!
За окнами грохотал дождь. Отец с братом действительно выходили курить: одежда пахла сигаретным дымом, волосы блестели, влажные от воды. Мужчины заказали по второй порции полусырого мяса, а мы допивали вино: девушкам много есть было неприлично. Новая мысль завладела сознанием. Хотелось заглянуть под стол и узнать, что Эсса спрятала в складках скатерти. Я даже думала нечаянно уронить вилку. Но в зале царил полумрак, и я бы ничего не увидела.
— Ракьяр уже заплатил половину. Остальное — после свадьбы.
Брат сыто развалился на стуле.
Отец вскинул руку:
— Счёт!
Дождь в Ахароне редкость, но если уж начнётся — не остановить. Хорошо, что машина была припаркована возле входа. Мы сгрудились на крыльце, ёжась на вечерней прохладе. Альб полез в сумку в поисках ключей. Порылся, не находя. Постучал по карманам брюк. Проверил внутренние отделения пиджака. Побледнел. Снова открыл и основательно переворошил сумку. Вынул и зажал под мышкой бумажник, блокнот. Ключей не было.
— Потерял? — спросила Эсса, и, могу поклясться, в этот момент Альб готов был её ударить. Все смотрели на него, растерянного, с открытой сумкой в руках. На лице отчаяние граничило с паникой.
— Они были здесь, — прошептал брат. — Я помню, как клал их сюда. Этого не может быть. Просто не может быть.
Отец скрестил руки на груди, играя желваками массивной челюсти, но промолчал. В третий раз Альб обыскал сумку.
