— Знаю, ты не хочешь уходить отсюда, — женщина с рубцами на лице опустила корзину у ног.
Она была права: кто в здравом уме пожелает покинуть столь райское место? Не знаю, насколько счастливой была моя прошлая жизнь, но в этой — я не скучала и не грустила ни секунды.
Женщина огляделась, словно выискивая что-то в переплетении веток. Среди листьев мелькнула жёлтая чешуя.
— На тебя влияет здешний воздух, но стоит покинуть сад, и дурман рассеется. Воспоминания не вернутся, но ты перестанешь быть пифией.
Что за крамольные речи?! Я не хотела бросать свой новый дом, не хотела становиться кем-то другим. Нынешнее положение вещей устраивало меня более чем полностью.
— Это тюрьма, — словно прочитав мои мысли, сказала Маир, — тюрьма, где каждая заключённая счастлива до безобразия. Но твои эмоции ненастоящие, напускные. Хочешь провести вечность, читая в зеркалах чужие судьбы и не имея собственной? Работа и сон, сон и работа. И больше ничего.
— Мне здесь нравится! Кто ты вообще такая? Что тебе от меня нужно?
— Сейчас покажу.
И холодные пальцы прижались к моим вискам.
* * *
Боль без преувеличения была адской. Мир взорвался в ослепительной белой вспышке. Словно невидимые пальцы вонзались в мозг и копошились там в попытке что-то найти. Когда мучения стали менее острыми, в уголках губ я ощутила солёный вкус слёз. Ветер холодил влажные щёки. На смену боли пришло тепло, будто плёнкой окутало исстрадавшийся разум, и перед внутренним взором замелькали цветные картинки.
Сколько времени длился этот насильственный киносеанс, не известно, но такое количество информации заставило мозг вскипеть. Я почувствовала запах гари, по телу прокатил озноб, уши заложило, а к горлу подступила вязкая горечь.
Но боль не была напрасной, хотя наркотический дурман, навеянный то ли яблоками, то ли самим садом, заставлял сожалеть о потерянном неведении: Маир вернула воспоминания. Вытащила из глубин подсознания обе мои прошлые жизни.
Фрагменты далёкой, самой первой — извлекались мучительно и напоминали ворох пожелтевших от времени фотографий. Будто я листала альбом, ранее пылившийся на верхней полке платяного шкафа.
Осколки второй — оказались яркими. Это был, скорее, фильм, поставленный на ускоренную перемотку. В отличие от тусклых снимков из первой жизни, он вызывал эмоции, будил запахи, звуки и тактильные ощущения.
Не знаю, намеренно это было сделано или случайно, но Маир поделилась и своими воспоминаниями обо мне. Я увидела себя восторженными глазами шестилетней ведьмы, почувствовала её горечь, тоску и поняла причину, по которой меня фанатично искали. Меня, Елену, реинкарнацию той, кого Маир любила сильнее собственной матери. Той, кто эту мать ей заменила. Однако напрасно чародейка возлагала на меня надежды: я больше не была Первой Тёмной.
— Я не она, — сказала, как только физически смогла это сделать. Виски пекло. Голова раскалывалась.
Маир смотрела пристально, столь же могущественная, сколь и одинокая. В ней ещё жила та нелюбимая, замёрзшая девочка, отчаянная жаждущая внимания. Маир хотела иметь рядом близкого человека, да только не там искала.
— Я не она. Была когда-то, но теперь — нет.
Даже Еленой я ощущала себя смутно.
Маир грустно улыбнулась:
— Я знаю. Но может быть, ты хочешь вернуться в Болота? Ты была невероятно сильной колдуньей. Такой потенциал не мог исчезнуть бесследно. Способности можно найти и развить.
— Что мне делать в Болотах?
— Ты символ, легенда.
— Знаешь, — я сосредоточилась, пытаясь точнее выразить мысль, — в десятом классе я выиграла областную олимпиаду по физике. Я так гордилась собой, словами не передать. Но спустя два года школьные достижения в моих глазах уже обесценились. Они, эти достижения, казались словно и не моими вовсе. Я не могла бесконечно гордиться тем, что сделала в десятом классе. Пришло время двигаться к новым вершинам.
Маир нахмурилась, и я пояснила:
— Я не хочу провести жизнь в тени Первой Тёмной. Не хочу, чтобы во мне видели её воплощение. Она символ, легенда, но её победы — не мои. И не просто так она покинула Верхний мир. Она мечтала забыть о погибшей дочери и дать себе шанс стать счастливой.
— Ты несчастна, — возразила ведьма.
— Но это не означает, что так будет всегда. Отпусти прошлое, Маир. Иногда то, что мы ищем, находится у нас под носом. Чтобы согреться, не обязательно лететь в Африку.
Повисло молчание. Ведьма обдумывала мои слова.
Ко мне постепенно возвращалась прежняя личность. Я всё больше ощущала себя Еленой и, глядя на свои серые руки с узловатыми пальцами, приходила в ужас. И в то же время настоящая наркотическая зависимость тянула меня обратно в туманный круг. Я разрывалась между желанием остаться в саду у пифий и паникой при мысли о их бесцельном существовании. Это же и в самом деле кошмар! Ни дома, ни любви, ни детей, ни увлечений, кроме чтения в зеркале. День сурка длиной в вечность.
— Твоё тело я исцелила, — сказала Маир, тревожно оглядываясь. — Прошло не так много времени, и душа ещё может в него вернуться. Главное, покинуть это место. Не уверена, что удастся вывести тебя отсюда, но я постараюсь.
Из дупла яблони в сад выскользнул Дрэйвен, и меня согнуло от боли.
Всё-таки влюбилась, дурочка, и опять неудачно. Неужели ни в прошлой жизни, ни в этой я не заслужила свой кусочек счастья? Никому, никому не нужна серая, невзрачная мышка Лена.
Все одиннадцать лет брака Антон пытался перекроить меня под выдуманный идеал — образ правильной женщины, которому я со своими лишними килограммами, страстью к удобной обуви и сомнительным шуткам не соответствовала. Дракон, с которым я надеялась начать новую жизнь, как оказалось, искал во мне свою погибшую возлюбленную. И даже у демона была другая избранница. Не то, что бы мне хотелось связать судьбу с Кроу, но как приятно было ощущать себя нужной, важной, особенной.
В глазах защипало, и я закусила губу.
«Да ладно, не распускай нюни. Ну, не нужна ты им. Не достаточно хороша, чтобы тебя любили. Жила так одиннадцать лет и ещё проживёшь. Сказок не существует. Не для тебя. Смирись».
Я медленно выдохнула и расправила плечи.
«А может, и правда остаться с пифиями?»
Смотреть на приближающегося Дрэйвена было невыносимо. От его ослепительной красоты хотелось зажмуриться: распахнутый серый плащ, две верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, в волосах солнечные блики, на лице — радость и желание.
Стереть бы к чёрту воспоминания и притвориться, будто это меня он так счастлив видеть, что это ко мне он бежит, распахивая объятия.
Щека ощутила гладкость хлопковой ткани. Окатило свежим древесным запахом: Дрэйвен прижал меня к груди, заключив в кольцо тёплых рук. Не меня — Тёмную.
