На том наш разговор и закончился, назавтра с рассветом двинулись в путь. Перед этим я каждому выдал уже по четвертушке лепешки и соку распорядился наливать поменьше, пальца на два от краев. Кувшин мои хлопцы несли без малейшего неудовольствия, хотя он был и тяжелый: питье – это жизнь…
Присмотрелся я и к нему, и к узлу, и к пиале. Кувшин и пиала – из обожженной глины, сделаны не тяп-ляп, умелым гончаром, но не обливные, без глазури, и никаких узоров на них не выцарапано. Не такой уж и развитой народ в этом самом «другом месте» обитает, надо полагать, гончарное дело освоили, а покрывать глазурью и росписью пока что не научились.
Я в полдень мигнул Кериму, и мы отстали на десяток шагов.
– Трудно было? – спросил я.
– Не особенно, – пожал он плечами. – Язык с грехом пополам понять можно, а ведь не всегда так бывает. Поначалу лезли с кольями-топорами, негостеприимный народец, но я бабахнул два раза в воздух, и разбежались. С огнестрельным оружием точно не знакомы, иначе не перепугались бы так…
– А раньше ты там не бывал?
– Не приходилось, – сказал он. – Я же говорил: не всегда и знаешь заранее, куда угодишь. Иной раз попадутся такие диковинные чащобы, такие чудища, что бежишь оттуда сломя голову. А порой, только откроешь калитку, не заходишь вовсе – воздухом тамошним человек дышать не может…
И тут мне пришло в голову…
– Керим, – сказал я. – А остаться там никогда не пробовал? Чтобы подальше от войны и прочего? Извини, если что не так, но все мы люди, все человеки…
Он твердо сказал:
– Нет. Хотя есть очень приятные для жизни места. Опять-таки идет от дедов-прадедов: нельзя там оставаться, счастья все равно не будет. Так уж положено, да и не будь зарока, не остался бы. – Он упрямо сузил глаза. – Я комсомолец, нужно немца бить. Вообще позором считалось в тех местах от войны прятаться, меня бы отец проклял, случись оно так, мог и умение отобрать. Вот от чумы мой дед в другом месте однажды спасался со всем семейством. Это другое, так можно…
– А от науки, выходит, скрываете? – спросил я. – Не по-советски как-то…
Он помолчал, пожал плечами:
– Так уж исстари заведено. Дед говорил: неизвестно еще, что получится, если по другим местам начнет шататься уйма постороннего народа…
Мне пришло в голову, что некоторый резон в этом есть. Попади туда немцы или просто какой-нибудь уголовный элемент, добром не кончится. Правда, от советской науки скрывать такое как-то и… не вполне правильно, что ли…
На том разговор и кончился, мне показалось, Керим отнюдь не горит желанием его продолжать, наоборот. И не настаивал – если подумать, не время и не место. Спросил только:
– А если понадобится, еще раз сходить сможешь?
– Схожу, – кивнул он. – Как же не сходить? Может, удастся раздобыть что и посущественнее – я там овец видел…
Хотелось мне набиться ему в сотоварищи, но нельзя сказать, что пылал я таким желанием. Не мальчишка, чтобы искать приключений, да и негоже оставлять бойцов без командира, пусть на недолгое время. Так что я этот вопрос поднимать не стал.
При дневном свете рассмотрел и кусок материи, где лежали лепешки. Ничего интересного: какой-то сероватый материал, потоньше брезента, но сразу видно – домотканина. Аккуратно подшиты края по всем четырем концам, и сразу видно, от руки, толстой белой ниткой. Никаких узоров и орнаментов не вышито, хотя по размерам очень похоже на скатерть. Да, народец не очень уж развитый…
Второй раз ему никуда ходить не пришлось, часа в три дня мы издалека заметили свежевырытые траншеи, где располагалось, на глаз, не менее батальона, наши. Две сорокапятки, станковые пулеметы, легкий танк – сразу видно, тут всерьез крепили оборону.
Подошли мы осторожно, держа руки и винтовки над головой, чтобы сгоряча по нам не врезали из того же «Максима». Встретили нас без всякого любопытства, без особых расспросов – сразу показали, где формировочный пункт, и велели немедленно идти туда. Там, возле полуторки, топтались с дюжину бойцов разных родов войск, батальонный комиссар их кратенько расспрашивал, записывал в книжечку, распределял, кого куда.
Получилось так, что я не дождался своей очереди – на меня выскочил капитан с немецким автоматом, заросший щетиной, глаза красные, не высыпался, сразу видно. Отдельный? Член партии? И награды есть? С какого времени в кадрах? Давно воюешь? Вот и ладушки. У меня вчера отделенного убило, так что примешь отделение немедленно, отделение полного состава, но народ – с бору по сосенке, есть даже парочка «спешенных» танкистов и сапер. Так что нужно быстренько решить кучу дел.
Взял меня за локоть, потащил к политруку в обход очереди, тот меня быстренько записал в книжечку и отправил в распоряжение капитана, моих четверых бойцов, тут и гадать нечего, отправили в какое-то другое подразделение, где был некомплект.
И началось: отбивали немецкие атаки, потом отступали, снова отбивали-отступали, очень скоро громыхнул приказ номер двести двадцать семь, зарылись в землю и отступать перестали… Пошли обычные военные будни.
Ни Керима, ни кого-то из троих я никогда больше не видел и не слышал о них ничего. На войне случаются самые неожиданные встречи, но бывает и так, что прежние сослуживцы как в воду канут. Так в данном случае и произошло.
Особо я этой историей никогда голову не забивал, да и в Среднюю Азию меня никогда больше не заносило. Сначала чуточку удивился, что Керим так со мной откровенничал. А потом подумал: да что тут удивляться, парень умный, грамотный, наверняка все рассчитал. Как бы на меня посмотрели, начни я докладывать командирам или особистам, что знаю бойца, который умеет открывать калитки, ведущие в какие-то другие места? Решат, что я контужен на всю голову или умом тронулся от военного лихолетья – бывали ведь примеры… Ни кувшин, ни пиала доказательством, тут и думать нечего, служить не могут. К тому же обстановка была тяжелая, кого убило, кто отстал от своих, как мы пятеро, разные подразделения то рассыпались на отдельные группы, то сливались с совершенно новыми, поди найди тут Керима, даже если он жив-здоров… А вот вкус той лепешки и того сока, если вспоминаешь иногда, явственно чувствуется, сколько бы лет ни прошло…
Из пламени и дыма
На Прохоровке, как и по всей Курской дуге, ад стоял кромешный. В иных мемуарах, которые мне пришлось потом читать, именно эти слова употребляются. С полным основанием…
Видели такой фильм – «Огненная дуга»? Вот… Весь тот ужас там не показан, но очень близко к реальности все выглядит. «Тридцатьчетверка» лежит вверх гусеницами и стреляет, тут же падает сбитый немецкий самолет, наши и немецкие танковые экипажи с подбитых машин из личного оружия перестреливаются, а то и врукопашную схватились… в жизни было побольше… всякого.
Я не большой любитель поэзии, не говоря уже о том, чтобы запоминать на память стихи, но иногда зацепится память за какую-нибудь строчку. Попадалась мне одна… «В ревущем пламени и дыме…» Весьма соответствует. Пламя, правда, не ревело, но столько его было там, пламени и дыма… Разрывы, пальба…
