– Ты что-нибудь знаешь об этом? – обеспокоенно спросила Искра, обернувшись к Крашенинникову.
– Нет, – покачал тот головой, – но это многое бы объяснило.
– Что ты имеешь в виду?
– В последнее время Григорий и его друзья очень странно себя вели. Я даже хотел поговорить с ним, но не успел.
– Святая невинность! – не удержалась от восклицания модистка.
– Можешь думать что хочешь, – отмахнулся Ипполит.
– А тут и думать нечего…
– Помолчи! – бесцеремонно прервал ее адвокат. – Мы говорим не о них, а о тебе. Ты помнишь, в какой дыре я тебя нашел? И чем ты отплатила мне? Чем ты лучше любой продажной девки из грошового борделя?
– Замолчите! – задохнулась от возмущения девушка. – Вы не смеете говорить мне такие вещи. Да, я работала день и ночь в этом мерзком городишке, обшивая чванливых купчих и их перезрелых дочек, но никто не смеет упрекнуть меня в том, что я делала что-то постыдное. По крайней мере, до встречи с вами. И если я и была любовницей, то только вашей, но теперь это, слава богу, в прошлом. А теперь убирайтесь отсюда, я не хочу вас более видеть!
– А вы не забыли, что это я плачу за эту квартиру? Так что убираться придется вам, – милочка!
– Что?! Да я лишней минуты не останусь здесь…
– Замолчите! Вы! Оба!!! – почти закричала не выдержавшая их препирательств Искра. – Я не желаю присутствовать при подобных сценах и ухожу. Вы, Ипполит, пойдете со мной. У нас есть более насущные дела, чем это.
– Да, вы правы, – пошел на попятный Крашенинников. – Мне очень жаль, что это произошло у вас на глазах, но сами понимаете, в подобных обстоятельствах я не мог…
– Мне нет дела до ваших обстоятельств. Нам нужно идти. Из-за последних событий может возникнуть много проблем.
– Простите, – неожиданно для самой себя спросила Геся. – Вы, верно, говорите о покушении на великого князя?
– Вы тоже слышали? Только не о покушении, а убийстве.
– А где оно произошло?
– На Мойке, а что?
– Нет, ничего, – помотала головой девушка и задумалась.
– Теперь мы уходим, но позже вернемся к этому разговору.
Едва за нежданными и не слишком приятными гостями закрылась дверь, взволнованная кухарка оказалась перед хозяйкой.
– Как же это теперь, барышня, неужто уходите?
– Подслушивала? – грустно усмехнулась модистка. – Впрочем, оно и к лучшему. Ничего не надо объяснять.
– А куда?
– Так ведь слышала, наверное. Замуж я выхожу.
– И слава богу! Барышня вы хорошая, добрая, должно и вам в жизни счастье улыбнуться. Совет да любовь. Жалко только место терять. Еле-еле нашла, а теперь Ипполит Сергеевич как пить дать рассчитает.
– Я бы предложила тебе пойти со мной, только еще сама не знаю, где мы будем жить и как.
– Известное дело, – вздохнула кухарка. – Мужики они с нашей сестрой завсегда так, поманят, а мы уж и готовы на край света босиком. До чего же народ бессовестный – страсть!
– Ты не ругаешь меня?
– Да боже упаси! Оно же ясно было, что Ипполит Сергеевич на вас не женится, а другой после него может и не позариться. Так что коли зовут, так и рассуждать нечего.
– Ты мне поможешь собраться?
– Да куда же я денусь, барышня!
Работа в мастерской, как и на всех других предприятиях Петербурга, начиналась чуть свет. Толком не проснувшийся Семка рано утром раскрыл двери для своих приятелей и, отчаянно зевая, наблюдал, как они расходятся по рабочим местам.
– Чайку бы, господин мастер? – с дурашливой улыбкой спросил один из них.
– Какой я тебе мастер, – пробурчал в ответ мальчишка. – А чай свой иметь надо!
– Ну не жмись, сам, поди, голодный!
– Ладно, – сдался Семен. – Колите лучину, сейчас воду вскипятим.
– Сей момент, – повеселели мальчишки и бросились разводить огонь.
Вообще, Дмитрий был совсем не против, чтобы его юные работники могли перекусить в мастерской, и даже покупал для этого продукты, из которых Анна каждый день готовила им изрядный котелок щей или каши. Однако к вечеру вся еда неизменно бывала съедена, и на следующее утро приходилось довольствоваться лишь пустым чаем. К тому же его юный заместитель считал, что прежде надо работать, а уж потом чаевничать. Но порядок порядком, а дружба тоже не последнее дело. К тому же есть действительно хотелось.
Вода в помятом медном чайнике скоро забулькала, и Семка с торжественным видом высыпал туда точно отмеренную порцию сушеной китайской травы
[74]. По мастерской тут же поплыл умопомрачительный аромат, сводящий с ума голодных мальчишек. Для большинства из них даже морковный чай был до сих пор недосягаемой роскошью, поскольку дома приходилось довольствоваться простым кипятком.
Пока напиток настаивался, молодые люди приступили к дележке хлеба. Его с вечера осталось едва ли полфунта, что для них было не то что на один зуб, а скорее – на один нюх! Но тем не менее его аккуратно распилили суровой ниткой, чтобы всем досталось поровну, после чего Семен выдал каждому по маленькому кусочку колотого сахара. Если его положить за щеку, а потом пить маленькими глотками, то могло показаться, что весь чай сладкий, как у господ.
Наконец, все было готово, и друзья приступили к чаепитию. Шумно прихлебывая, они наслаждались вкусом и ароматом горячего напитка, а черствый хлеб, право же, был ничуть не хуже пряников. Ну, почти.
– Скусно, – блаженно сощурился самый младший из них – вихрастый Пашка.
– Это точно, – согласились остальные.
– А вы слышали, что вчера случилось? – неожиданно спросил чернявый Тимоха.
– Чего?
– Какие-то злодеи великого князя убили, вот!
– Враки! – дружно загалдели мальчишки.
– Вот вам крест!
– Какого великого князя? – осторожно спросил напрягшийся Семка.
– Дык этого, Алексея Александровича…
– Откуда знаешь?
– У меня дядя – извозчик! Он всю ночь господ катал, да от них слышал. Вернулся под утро да рассказал моим, а я уж не спал и все слышал.
– Интересно, за что его? – спросил доевший свою порцию Пашка, озираясь, не осталось ли еще кусочка.
– Известно, за что, – авторитетно заявил Тимоха. – Это турецкие шпионы. Никак простить не могут, что наши их разбили и балканских христиан освободили. Вот и злобствуют, басурмане!
– Нет, – отозвался другой. – Батька говорил, что это баре хотят царя убить – за то, что он волю объявил.
– Так то царя…
