– Да их тут тысячи! – в ужасе выдохнула Флинн. – Билет Йонте могли давно залепить новыми!
Пегс покачала головой.
– Видны билеты вплоть до 1933 года, – сказала она, садясь за одну из парт и откидываясь на спину. Ожерелье на ней тихонько звякнуло, а юбка зашуршала. – Видишь? Билеты становятся золотыми, когда их обладатель умирает. Как вон там: Хельмут Ньютон и Айзек Азимов, оба учились в поезде больше чем три четвери века назад. Билет Йонте должен быть одним из сине-зелёных поверх тех. – Пегс болтала ногами, словно лежать на парте ей ужасно нравилось.
Флинн охватил страх.
– А если нет? – прошептала она. – Вдруг мы найдём билет Йонте… а он золотой?
Пегс и Касим ответили ей пугающим молчанием.
Касим тихонько отодвинул в сторону несколько книжек и лёг на парту рядом с Пегс, положив руки под голову. Немного поколебавшись, Флинн сделала то же самое.
Луч света скользил по ещё видимым билетам. Бесчисленные имена, бесчисленные жизни на борту поезда…
– Розалинд Франклин, Фридрих Штовассер, Рег Уайльдер, Файви Мустаки… – бормотала Флинн.
Через некоторое время луч фонарика скользнул по билету с датой поступления двухлетней давности. Не веря своим глазам, Флинн поднялась, чтобы присмотреться повнимательнее. В центре стояло имя «Фёдор Куликов».
Флинн с шумом вдохнула воздух, словно тайну, которая всё это время стояла между ними. Фёдор получил билет?!
Он мог бы спокойно избежать всех этих стычек между обслуживающим персоналом и павлинами, мог бы быть учеником Всемирного экспресса.
У него был выбор – и он принял неверное решение.
Может, именно поэтому он так раздражается. Потому что сам это понимает.
Внутри у неё всё болезненно сжалось.
Целый час Флинн, Пегс и Касим лежали на партах, глядя вверх на шелестящий билетами потолок так, словно лежат под кроной какого-то дерева, на улице, ночью. А светлые буквы на сине-зелёном фоне светились как звёзды, нашёптывая им на ухо истории из прошлого. Они пропутешествовали лучом фонарика по каждому из бесчисленного множества билетов. Они нашли билеты нынешних учеников, а также большинства учителей и несколько действительно очень старых. Только одного билета они не нашли: билета Йонте.
Всемирный экспресс пыхтел по ночным Альпам, окружённый с обеих сторон крошечными огоньками деревень и вздымающихся до небес замков, а Флинн чувствовала себя такой растерянной, как редко когда прежде.
Йонте точно был здесь. Но, судя по всему, следы его пребывания в поезде кто-то уничтожил.
Когда Флинн незадолго до полуночи вернулась к себе в купе, мадам Флорет там ещё, к счастью, не было. Флинн заползла под одеяло и закрыла глаза. Их жгло от усталости и тоски.
Через два часа Флинн в ужасе проснулась, оттого что, дребезжа, откатилась дверь и в купе проскользнула худощавая тень мадам Флорет. Зашуршало одеяло, а потом снова всё стихло.
Флинн тяжело вздохнула. Билет Йонте пропал так же бесследно, как и он сам, и это обстоятельство лишило её этой ночью покоя. Снова и снова ей снилось, что её мысли – это летучие мыши, которые запутались у неё в волосах.
Но времени ломать голову над судьбой Йонте у Флинн не оказалось, потому что следующее утро началось для неё с неожиданности.
– Флинн, ну как, освоилась?
Голос прозвучал в коридоре, когда Флинн вышла из ванной комнаты. Она отрешённо убрала с глаз только что расчёсанные волосы. От хвоста поезда ей навстречу шёл Даниэль. «Угадай с трёх раз, что он там делал», – подумала Флинн, заметив пачку сигарет, выпиравшую из кармана его жилета.
– Прекрасно! – сказал он, не дожидаясь ответа. – Я определил тебя к павчатам. Так мы называем наших первоклассников. Правда, учебный год начался в январе, но они всё ещё такие же неуверенные, как и ты. – Он смотрел на неё так, словно рассчитывал на бурный восторг.
Флинн понадобилось время, чтобы понять, что он имеет в виду.
– Мне нужно ходить на занятия? – Она собиралась найти брата, а не вагон, где преподают математику. – Но я же непав, а не настоящий павлин. У меня нет билета, – напомнила она ему. – Я ведь не какая-то там суперодарённая и тому подобное.
У Даниэля на лбу появились складки.
– В пятницу я сказал «большое будущее», а не «суперодарённые». Чтобы учиться во Всемирном экспрессе, не требуется никакой сверходарённости. В тебе должны быть заключены возможности. Это не одно и то же. – Он взглянул на свои видавшие виды часы на запястье. – Через двенадцать минут у тебя урок. Поторопись, если ещё хочешь успеть позавтракать.
– Но во мне не заключено никаких возможностей, – упрямилась Флинн. – И у меня нет билета.
Даниэль, казалось, не желал слушать её возражения. Положив руку ей на плечо, он повёл её по коридору через спальные вагоны учеников.
– Этот поезд взрастил некоторых выдающихся персонажей мировой истории, – начал он свою лекцию. – Деятелей искусства. Учёных. Философов. Авантюристов. Даже политиков. Во всех областях понемногу. – Замолчав, он посмотрел на Флинн в упор. – Неужели тебе не хочется выяснить, не одна ли ты из них?
– У меня нет билета… – растерянно повторила Флинн.
– Да-да, конечно, тебе страшно, это естественно, – Даниэль продолжил лекцию. – Но сама фамилия уже предназначает тебя для великих свершений. Нахтигаль. У нас был кое-кто с такой же фамилией, как у тебя.
Флинн вскинула голову.
– С такой же фамилией?! – воскликнула она. – Правда?!
Значит, так и есть! Йонте оставил-таки следы своего пребывания здесь. Флинн просто нужно было спросить об этом Даниэля.
Даниэль пристально взглянул на неё:
– Лучше всего будет представить вас друг другу. Поверь мне, это классная личность.
Сердце у Флинн чуть не выскочило из груди. «Мне никакая вера не нужна, я и так знаю!»
Они добрались до последнего спального вагона. Посередине Даниэль остановился и стал быстро пробегать взглядом бесчисленные крошечные чёрно-белые фотографии на стенах. Они были вставлены в золотые и серебряные рамки с маленькими именными табличками по нижнему краю и занимали всё свободное пространство не только между окнами, но и до самого пола под ними и на потолке у них над головами.
– Здесь фотографии большинства выпускников, – сказал он.
Флинн растерянно озиралась. Какое ей дело до выпускников? Йонте сейчас пятнадцать. Но в коридоре, кроме них, никого не было.
– Где он?! – воскликнула она, задыхаясь от волнения.
Едва она договорила, как со стороны фотографий раздалось какое-то потрескивание. Подобно буквам на многочисленных оконных рамах тёмные буковки на рамках фотографий, придя в движение, образовывали новые слова. Имя «Мария Кюри» превратилось в «жажду познания», «Флоренс Найтингейл»
[9] – в «озарение», а «Эммелин Панкхёрст»
[10] – в «самоопределение».
