Но встретили они вовсе не мадам Флорет.
– Слышишь? – спросила Флинн, когда они зашли в вагон «Героизм». Созвездия сияли так же ярко, как и предыдущими ночами.
Фёдор взглянул вверх.
– Неужели опять звёзды шепчут – или нет? – взяв её за руку, спросил он.
– Такое ощущение, будто кто-то подковывает крохотную лошадку, – задумчиво сказала Флинн.
Фёдор смерил её таким взглядом, словно спрашивал себя, все ли у неё дома.
Флинн показала на последний ряд столов. Над одним из них кто-то склонился, при свете настольной лампы стуча молотком по чему-то крошечному и блестящему. Он казался карликом и почти терялся в сиянии созвездий.
Фёдор отпустил её руку.
– В каждой шутке есть доля правды, – пробормотал он.
В этом металлическом звуке почти физически ощущалась магия. Флинн, как мотылёк, привлечённый светом лампы, сделала несколько шагов в сторону таинственного человека.
На парне, сидящем за столом, были широкие допотопные защитные очки, похожие на очки мадам Флорет. Держа в руках что-то вроде паяльника и сверкающий металлический шарик, он ещё несколько секунд продолжал работать, а затем, повернувшись к Флинн, сдвинул очки наверх, на короткие блестящие волосы. Это был Стуре Аной.
– Флинн Нахтигаль, – констатировал он, словно совершенно не удивился, увидев её здесь в это время.
– Стуре, – сказала Флинн.
Фёдора было не видно, только глаза мерцали в темноте.
– Смотри-ка, и правда крохотная лошадка, – съязвил он. – Что ты тут делаешь, ханк?
Стуре вгляделся в темноту и вздохнул, различив в ней очертания Фёдора.
– Что он делает рядом с тобой? – поинтересовался он у Флинн.
– Он мой друг, – раздражённо сказала Флинн. По тому, с каким удивлением Стуре посмотрел на неё, она поняла, что эти слова имеют не только то значение, которое она в них вкладывала.
– Вот как, – сказал Стуре, на миг показавшийся сбитым с толку. – Что ж, мне жаль, что я помешал вашему свиданию – хотя стоп… – он опять опустил очки на глаза, – это же вы мне мешаете, а не наоборот. Доброй ночи!
Флинн не столько услышала, сколько почувствовала у себя за спиной ворчание Фёдора. Она подошла ближе к столу Стуре. Он был завален блестящим искрящимся металлом, который, казалось, гудел словно под напряжением. На руках Стуре посверкивала металлическая пыль.
– А что это ты расселся тут в такое время? – спросила она.
На мгновение Флинн зажмурилась, потому что в голове у неё всплыло имя Хинрих Ханк. Она вспомнила слова Касима: парень, который не мог держаться в стороне от магической технологии…
– Мне не спалось.
Фёдор пренебрежительно фыркнул.
– Это ведь магическая технология, я права? – спросила Флинн, всё меньше доверяя Стуре. Одна из металлических деталек начала тихонько посвистывать. Флинн быстро сделала шаг назад. Стуре явно что-то мастерил для мадам Флорет. – У тебя есть на это специальное разрешение или что-то в этом роде? – спросила она заворожённо и вместе с тем недоверчиво.
– Нет. Не трогай! – Стуре придвинул все металлические детали к себе, хотя Флинн и так не смогла бы до них дотянуться. Свист затих. – Я не делаю ничего запрещённого, – торопливо сказал он, но Флинн видела, как в его взгляде пожаром вспыхнули угрызения совести. Она не сомневалась, что он лжёт. Он сам говорил, что магическая технология опасна. Стуре поднял вверх маленькую, компактную штуковину размером со слуховой аппарат. – Вот это упнар. Его изобрёл я.
Фёдор за их спинами фыркнул, подавляя смех.
– Упнар, – твёрдо повторил Стуре. – Устройство для перевода на расстоянии. Это такой слуховой аппарат. Он переводит любое слово любого языка прямо тебе в ухо. Очень практично, если находишься на расстоянии больше ста метров от Всемирного экспресса. Ведь дальше переводящая магия поезда не работает.
– Знаю, – сказала Флинн, не сводя глаз с маленькой блестящей штучки на столе. Она не могла поверить, что Стуре такое изобрёл. – Я тебе не верю, – заявила она, думая об экспериментах Гарабины со временем.
Стуре потрясённо заморгал.
– Конечно, я пока не знаю, будет ли он работать, – признался он.
Флинн протянула руку. Сердце её колотилось от ярости и страха.
– Давай я его испытаю, – предложила она. – В воскресенье на вокзале.
– Что?! – вскричали Стуре и Фёдор в один голос.
Стуре потряс головой:
– Что ты сказала?
– Я сказала, что хочу испытать для тебя твой упнар, – повторила Флинн, внутренне сопротивляясь каждому слову. Но Стуре был лучшим другом Гарабины, и если он точно так же, как и она, работал на мадам Флорет, то это шанс узнать что-нибудь о Йонте.
Аппарат лежал крошечным механическим чудом среди всех светящихся и гудящих кусочков металла, из которых родился. Стуре колебался.
– Но его чтобы рядом не было, – велел он, указав на Фёдора.
– Разумеется, – пробурчал Фёдор. – Мне работать надо.
Стуре смерил его испытующим взглядом, а затем положил крохотный прибор в руку Флинн. Он весил не больше каштана и, прохладный и гладкий, уютно прижался к коже.
– Если он сработает у тебя, то уж умные люди точно с ним справятся, – сказал он так деловито, словно это было не оскорбление, а обычный факт. – Обращайся с ним осторожно. Смотри не потеряй! И если на нём появится хоть одна царапина…
– Ладно-ладно, – сказала Флинн, проглотив раздражение. – До завтрашнего вечера, Стуре Аной!
Они пошли к двери, оставив позади себя взволнованный шёпот бесчисленных созвездий.
– Могу поспорить, у тебя голова отвалится, как только ты вставишь это в ухо, – озабоченно прошептал Фёдор. – Если бы это действительно было устройство для перевода, ему бы следовало называться «удпнар».
Сзади раздался ленивый голос Стуре:
– Слышите? Я делаю это только ради науки.
Ничего на это не ответив, они вышли в ночь, в тамбур. Флинн заглянула в горящие глаза Фёдора.
– Я делаю это только ради Йонте, понимаешь? – пояснила она.
В лавке «Тимоти и Никс»
Утром в воскресенье Флинн решила отказаться от завтрака Рейтфи. Вместо этого она от души повалялась в постели, наслаждаясь тишиной в купе. Мадам Флорет встала несколько часов назад и, очевидно, надзирала за павлинами, чьи шаги барабанили по коридорам. В купе, как всегда, пахло лесом и наукой – доказательство того, что мадам Флорет ночью в какой-то момент здесь действительно была.
Флинн стала наблюдать, как над старинными крышами города, куда только что въехал поезд, всходит солнце. Его ослепительные лучи падали на порхающие внизу оконной рамы буквы, которые, потрескивая, сложились в слово «Будапешт».
