Всё её личное имущество после двух этих необыкновенных недель состояло, кроме старой открытки от Йонте, только из его обугленного билета и «благостного» списка, который она составила за время, проведённое в поезде:
«Благостный, напольные часы, магия, оперетты, плеяды».
Слова, отныне определяющие её жизнь. Потому что они относились к новой жизни, настоящей – жизни здесь, в поезде.
Напротив неё, на кровати мадам Флорет, по-турецки сидел Фёдор, молча наблюдая за Флинн так, словно она какое-то сказочное существо, которое он боится спугнуть.
– У тебя вид как у единорога, – сказал он. – Ты что, хочешь произвести впечатление на своего друга-панка?
На миг Флинн испугалась, что Фёдор именно теперь вознамерился начать старый спор между ним и павлинами, но сообразила, что это её волосы всё ещё мерцают лилово-золотым светом.
– Ох, – вздохнула она с облегчением. – Нет. Это долгая история. Без неё мы бы сейчас здесь не сидели.
Уголки губ Фёдора поднялись, совсем немного.
– Тогда это хорошая история, – сказал он, приподняв здоровую руку. – Ведь я же не соврал, правда?
Флинн не понимала, о чём он говорит, пока он широким жестом не обвёл купе и не повторил слова, сказанные им больше недели назад:
– Это самое лучшее место в мире, скажи? Во всяком случае для нас обоих. – Ярко мерцающие точечки в его глазах навели Флинн на мысль о магии, великой древней магии.
Она кивнула:
– Самое лучшее.
Ей не доведётся стать ученицей в этом поезде.
Наконец, когда поезд катил по северогерманской глуши, Фёдор сказал то единственное, что сказать было не стыдно и небесполезно:
– Я продолжу искать Йонте. Всегда. И, может, когда-нибудь тебе не будет больше дома так одиноко.
Флинн, взглянув на него, уже сейчас поняла, как ей будет его не хватать. Она стремительно бросилась ему на шею. Он был угловатым и тёплым, а чёрные как вороново крыло волосы пахли копотью, и углём, и машинным маслом. Флинн вдохнула этот насыщенный запах, а затем резко вырвалась. Сунув ему в руку «благостный» список, она вышла в коридор, где, разглядывая в окно равнинную местность, стояли Пегс и Касим.
Заметив на Пегс яркий вариант клетчатой рубашки, которую она сегодня надела к короткой плиссированной юбке, Флинн улыбнулась. Для неё настало время прощаться с ними. Даниэль ждал её в тамбуре этого вагона, и Флинн не хотелось, чтобы он вошёл посмотреть, где она застряла.
– Пишите мне открытки с дороги, – попросила она. – Напишите, когда Гарабина очнётся, и если узнаете что-нибудь о мадам Флорет, и если…
Пегс, прислонившаяся к окну напротив купе, увидев пятна копоти на щеках Флинн, перебила её:
– Похоже, я не та, кого тебе будет не хватать больше всего, да?
– Пегс, ты всегда будешь той, кого мне будет не хватать больше всего, – сказала Флинн чистую правду. – Но есть ещё и тот, – прибавила она, обнимая Пегс, колючие волосы которой ароматно пахли мятой.
За этот комментарий она получила лёгкий толчок в бок.
– Ясное дело, – сказал Касим, похлопав её по плечу, – потому что этот тот — я.
В эту минуту все тревоги Флинн отступили куда-то очень далеко. Здесь и сейчас, рядом с Пегс, Касимом и Фёдором, она была уверена, что никогда не закончит тем, чем закончила мадам Флорет.
Облака в этот день висели так низко, что прижимали густой дым до самых окон. Когда Всемирный экспресс, сделав резкий толчок, остановился, Флинн показалось, что остановилась и её жизнь. Спускаясь по ступеням на перрон номер два, она видела в окнах лица павлинов.
Вокруг стояла тишина. Издалека доносилось воронье карканье.
Флинн огляделась. Борьба осени с зимой проделала в бетоне новые трещины и лишила красок траву.
По полям носился холодный ветер. И всё же это несомненно был Брошенпустель. Даже воздух пах всё так же – сеном, навозом и одиночеством.
– Инги тут нет, – констатировал Даниэль, повиснув, держась за поручни, на ступеньке между тамбуром и перроном словно альпинист над пропастью. В голосе его слышалось замешательство – но и облегчение. И какое-то разочарование.
– Ну, она не сказать чтобы супермамочка, – сказала Флинн.
Внезапно ей стало жаль Даниэля больше, чему саму себя. Он рассеянно оглядывался на старом перроне, словно думал о том, что это место могло бы стать его домом.
– Да, но, – снова начал он, и глаза его блестели, будто одновременно поглотили дождь и солнце, – я же сообщил ей время. Точное время прибытия.
Флинн только взглянула на него – и её внезапно охватила уверенность, что Даниэль и мама предназначены друг для друга. Сейчас оба они несчастливы. Но, возможно, это тот случай, когда большая любовь сама по себе ни к чему не приводит. Ведь, если честно, кто может похвастаться, что из неё что-то получилось?
– Такова жизнь, – сказала Флинн, и эти слова прозвучали так же категорично, как и слова Даниэля «Вот так», когда он рассказывал о её матери.
– Но так быть не должно! – энергично воскликнул Даниэль.
Флинн была в этом не очень уверена.
Она не понимала, что делать. Просто уйти? Обнять его? На глазах у всех павлинов, наблюдающих за ней в окна? А хочет ли она этого? Чтобы как-то выйти из ситуации, Флинн засунула руки в карманы брюк. И тут, пока тишина не успела сделаться неловкой, снова объявился он.
Большой. Белый. Сотканный из тумана.
Тигр.
Как и две недели назад, зверь сидел лишь в нескольких метрах от Флинн у самых рельсов. Он опять в течение нескольких секунд разглядывал её, а затем медленно подмигнул. Прежде чем Флинн успела ответить, он поднялся и потрусил вдоль перрона прочь. И как зверь появился, так он и пропал: впереди, около паровоза, он изящным прыжком очутился в облезлой траве, и его, словно эту траву, унёс ветер.
Флинн во все глаза смотрела туда, где он только что сидел. В это мгновение её пальцы в глубине кармана наткнулись на что-то твёрдое, гладкое, с острыми краями.
Это была не открытка Йонте. Флинн ощупала её мягкие края, затем снова те, жёсткие. Нахмурившись, она вытащила из кармана это что-то. Оно было размером с ладонь, прямоугольное, сине-зелёного цвета.
Светлыми буквами, вязью тянущимися по бумаге, там было написано:
ВСЕМИРНЫЙ ЭКСПРЕСС
Пассажир: Флинн Нахтигаль
Флинн таращилась на билет, а всё вокруг кружилось. Он был таким неприметным – какой-то маленький кусочек картона, – и всё же это был её билет в счастье. В поезд и в целый мир. Её билет домой. В настоящий дом.
– Ничего не понимаю! – Даниэль взял у неё билет. Он проследил за её взглядом и тут, похоже, сообразил. – Кто это был? – спросил он. – Кого ты видела? Тауфта или Нафанау?
