– Ты готова, Отем? – спросил Трэвис.
– Думаю, да. Пока, мама, – проговорила я, обнимая мать. – Ты меня еще не простила?
– За что? – Она поджала губы. – Не будем говорить о деньгах, слишком приземленная тема.
В начале лета я перевела на банковский счет родителей тридцать пять тысяч долларов, полученные от Коннора. Привези я домой чек – и, не исключено, моя гордая мать разорвала бы его. Я сама едва его не порвала, но вне зависимости от того, насколько больно было мне, я не могла спокойно смотреть, как страдает моя семья, особенно после того, как здоровье отца оказалось подорвано. Всё лето мама отказывалась говорить на эту тему, но я чувствовала: она испытывает облегчение.
«Наверное, именно так чувствовал себя Уэстон, – думала я, – когда Дрейки купили его матери дом. Облегчение и стыд одновременно».
– Я тебя люблю, – сказала мама. – Поезжай аккуратнее. Слышишь меня, Трэвис? Веди внимательно и туда, и обратно. Вот. – Она протянула мне пластиковый контейнер и замахала на нас руками, выгоняя с кухни. – Отправляйтесь. Кыш-кыш!
Папа проводил нас до видавшего виды пикапа Трэвиса и уже у самой машины обнял. Я прижалась к его груди и зажмурилась.
– Знаю, ты за них боишься, – сказал он.
Я кивнула, уткнувшись щекой в его рубашку.
– Сейчас они находятся в той части мира, где опасно, рискуют своими жизнями, но не позволяй страху разрушить твою любовь.
Мою любовь. Я больше не знала, что это такое.
«Точнее, кого именно я люблю».
– Постараюсь не сдаваться, папа, – заверила я его. – Я тебя люблю.
– И я тебя люблю, солнышко.
Я махала ему из окна и смотрела, как папа становится всё меньше и меньше. Из пластикового контейнера поднимался аромат маминых теплых булочек, и я вдруг поняла, куда направить свою любовь: на ферму моей семьи и на помощь ей.
В своем гарвардском проекте я сосредоточусь на сельском хозяйстве. Экономическая справедливость в отношении систем ведения фермерского хозяйства или изучение потенциала возобновляемого биотоплива. Не слишком воодушевляющая тема, но пришла пора оставить личные желания и переживания – всё равно они не принесли мне ничего, кроме сердечных мук.
Пока мы ехали по федеральной автостраде из Линкольна до Омахи, я окончательно утвердилась в этом решении, а золотистая рассветная дымка превратилась в ясный день.
«Вот то удивительное, что я всегда ждала. Я наконец-то знаю, чем буду заниматься в этой жизни».
Но от этого открытия в моем сердце не возникло ни фейерверков, ни радостного возбуждения. Никакого «дзинь».
Я вздохнула, подперла щеку ладонью, стала смотреть на проплывающий за окном сельский пейзаж и несколько раз мысленно повторила себе, что это правильное решение.
Ϛ.
На парковке перед аэропортом Логан меня встречала Руби – в своем ярко-желтом сарафане она так и светилась. Ее смуглая кожа сияла, как будто за время каникул впитала всю красоту Ямайки.
– Эй, подруга, чего такой унылый вид? – спросила Руби.
– До меня только что дошло, как сильно я буду по тебе скучать, – ответила я.
– Я тоже буду скучать, Отем. – Руби крепко меня обняла, потом открыла багажник своей черной «Акуры». – Но я буду время от времени возвращаться сюда, чтобы навестить родителей. Может быть, на выходные. Вообще-то… – Она запихнула мою сумку в багажник и захлопнула его. – У меня для тебя сюрприз.
– Выкладывай. От тебя я приму всё, что угодно, – заверила я ее, устраиваясь на пассажирском сиденье.
Руби пристегнулась и вырулила с парковки.
– Тебе, подружка, не придется привыкать к новой соседке по квартире.
Я захлопала глазами и повернулась к Руби.
– Серьезно? Погоди, что ты имеешь в виду?
– Я рассказала маме с папой о твоей ситуации с застопорившимся проектом, о том, что твой парень сейчас на войне, и о том, что всё это угрожает твоим большим планам. Родители согласились, что необходимость уживаться с новой соседкой окончательно тебя добьет, поэтому выкупили у Амхерста комнату на целый год.
У меня отвалилась челюсть.
– О, боже.
– Здорово, правда?
– Здорово? Я уже представляю, как буду заниматься по вечерам в тишине и покое в своей квартире. В нашей квартире.
Руби ослепительно улыбнулась.
– Подумала, тебе это понравится.
– Я в восторге. Но, Руби…
– Даже не начинай, – перебила меня подруга. – Ни слова о деньгах. К тому же папа рассчитывает, что я в любой момент смогу вернуться в свою комнату, а значит, буду часто их навещать. Так я и поступлю.
– Твои родители так щедры, – проговорила я, ощущая уже знакомую смесь облегчения и стыда.
«Уэстону это чувство хорошо знакомо».
Руби покосилась на меня.
– У тебя опять грустный вид.
Я постаралась придать лицу нейтральное выражение и выкинуть Уэстона из головы.
– Наверное, скучаю по семье.
– Как поживает твой папа?
– Лучше, но еще слаб. Выглядит так, будто постарел лет на десять.
– Мама сильно тебя пилила из-за денег, которые дал Коннор?
– Она не ругалась, но долго молча дулась в своем фирменном стиле. Будь папа здоров, она, скорее всего, отказалась бы принять эти деньги.
– Упрямство – фамильная черта Колдуэллов.
Вернувшись в дом на Роудс Драйв, рядом с кампусом Амхерста, я вкатила в квартиру чемодан и обвела взглядом наше жилище.
– И всё это мое, да? – пробормотала я, не в силах скрыть улыбку. Надо же, я буду работать над своим сельскохозяйственным проектом в тишине и покое!
Руби посмотрела на меня и возвела глаза к потолку, потом плюхнулась на диванчик.
– О, боже. Так и вижу череду разухабистых вечеринок, которые ты не планируешь закатывать.
Я села рядом с ней.
– Аминь. Знаешь, не далее как сегодня утром я придумала, о чем будет мой гарвардский проект.
Руби выпрямилась.
– Да ты что? Молодец, подруга. И что же ты выбрала?
– Ну, я еще не продумала всех деталей, но, думаю, проект будет посвящен действиям правительства по облегчению налогового бремени фермеров, чтобы они получили возможность инвестировать в возобновляемое биотопливо.
У Руби глаза полезли на лоб.
– Звучит очень… интересно.
Я рассмеялась и пихнула ее локтем в бок.
– Это важно. Для моей семьи и для всех американских фермеров, которые прямо сейчас переживают трудные времена.
– Ну, тогда это и впрямь прекрасно. Удачи тебе.
