– Как-нибудь выживу.
Она кивнула и до упора застегнула молнию на куртке.
– Жаль, что…
– Что?
Она улыбнулась и покачала головой.
– Ничего.
Время истекало. Мне хотелось, чтобы люди, сидевшие на скамье, свалили куда подальше, но ничего не поделаешь. Сейчас или никогда. Я сунул руку под кресло – под сиденьем была натянута сетка – и вытащил оттуда подарок, завернутый в белую бумагу и перевязанный красной лентой.
У Отем округлились глаза.
– Мы же поклялись, Уэстон Тёрнер. Ты пообещал…
– Кто бы говорил. – Я помахал ей рукой, затянутой в новенькую перчатку. – Клятвопреступница.
– Дело не в этом. – Отем вздохнула и украдкой промокнула глаза.
– Ты даже не посмотрела на подарок, – поддразнил я ее. – Может, это календарь «Лучшие сортиры мира».
Она слегка толкнула меня локтем.
– Заткнись. Упаковка такая красивая.
Девушка развернула бумагу и достала тетрадь в твердом переплете. На обложке красовались белые одуванчики на фоне розового с золотом восхода, ветер уносил вдаль семена-парашютики.
– Уэстон, как красиво.
Отем погладила обложку.
– Я подумал, ты могла бы записывать сюда свои блестящие планы по спасению мира, – сказал я. – Может, это поможет тебе выбрать какую-то тему и всерьез ею заняться.
Девушка кивнула, не сводя глаз с тетради, ее пальцы снова и снова обводили один из одуванчиков.
– Обожаю одуванчики. Весной на нашей ферме они повсюду. Мама называет их сорняками, но папа всегда говорил, что эти цветы нужны для загадывания желаний. Наверное, в детстве я загадала сотни желаний.
Я легко представил себе эту картину: маленькая девочка с рыжими косичками зажмуривается, изо всех сил дует на одуванчик, и ее мечты улетают в большой мир. Она мечтает изменить этот мир к лучшему, хочет помочь своей семье. Я представил, как эта малышка превращается в девушку, и ее поэтичное сердце мечтает встретить того, с кем она проживет всю жизнь.
«Кого-то достойного ее».
– Спасибо, – сказала Отем.
– Не за что.
Она положила тетрадь на скамью и встала, потом наклонилась, чтобы меня обнять, но колеса кресла мешали ей это сделать. Мне хотелось, чтобы она прижалась ко мне, чтобы мы крепко обнялись. Хотелось держать ее в объятиях.
Отем сжала мои плечи, потом выпрямилась.
– Извини, так ничего не получится.
И, прежде чем я успел сообразить, что происходит, она села ко мне на колени.
Села боком, и я ощутил легкое давление на ноги. Теперь наши лица оказались на одном уровне, всего в нескольких дюймах друг от друга.
– Так лучше? – спросила она.
– Ага. – Я тяжело сглотнул. – Лучше.
Отем обняла меня за шею, и я тоже ее обнял и прижал к себе; она была такая худенькая и хрупкая, что мои руки скрестились поверх ее спины.
Ее маленькая грудь прижалась к моей, так что два сердца забились рядом. Наше объятие походило на неторопливый поцелуй, и я дышал этим мгновением. Дышал ею. Я чувствовал, как под моими руками поднимается и опускается ее грудная клетка, ее теплое дыхание щекотало мне шею. Еще секунда, и я бы сорвал с рук подаренные перчатки, запустил бы пальцы в ее волосы и под куртку, чтобы ощутить гладкость и тепло ее кожи.
«Дотронуться до ее обнаженной спины, погладить бархатистую кожу и на этот раз не останавливаться. В соседней комнате никого нет, назавтра не нужно никуда уезжать».
Отем рядом со мной, в моих объятиях, она обнимает меня, и этого достаточно. Всё идеально.
– С Рождеством, Уэстон, – прошептала она мне на ухо.
– С Рождеством, Отем, – хрипло ответил я.
Она встала и снова присела на скамью, не глядя на меня, а я не мог отвести от нее глаз. Боже правый, она буквально светилась. Щеки разрумянились, а в глазах горело… желание? Не может быть. Мое тело сломано, мне нечего ей предложить. И всё же она взирала на меня с тоской, вбирала меня взглядом всего, с головы до колес, а ее губы медленно приоткрылись.
Как будто она хотела меня поцеловать.
Волшебный момент разрушило объявление по громкой связи: начиналась посадка на поезд. Отем взяла тетрадь, ухватилась за ручку чемодана и напоследок помахала.
– Скоро увидимся.
Я кивнул; невзирая на холод, меня согревала надежда, и ее жар медленно растапливал лед отчаяния и злости, которые так долго были частью моей новой жизни. Вот только время и расстояние убьют воспоминания об этом моменте, как убили память о той ночи на диване. Отем вернется в Амхерст, верная своим новым клятвам, чтобы ее сердцу ничто не угрожало.
«И правильно сделает».
Я наблюдал, как она садится в вагон, и не двинулся с места, пока поезд не растаял вдали.
Три дня спустя я сидел в своей квартире и паковал вещи, готовясь к самому жуткому Рождеству в своей жизни. Старый дом Ма строили, вероятно, до изобретения инвалидного кресла. Передвигаться по нему было адски трудно. Я положил одну пару перчаток поверх одежды, а другую надел, потому что они унимали мою боль.
Сидя в серебристом седане Пола, который вез меня на запад, я смотрел в окно. По радио передавали одну из песен группы «Steely Dan», и Пол крутил баранку, насвистывая в такт.
– Отем уехала в Небраску? – спросил он.
– Ага.
– Как у нее дела?
– Отлично.
Я с трудом сдержал улыбку.
«Она возвращает меня к жизни».
Глава девятнадцатая
Отем
17 января 20–
Уэстон подарил мне эту тетрадь, чтобы я записывала в нее свои идеи и соображения для гарвардского проекта, с помощью которого я «спасу мир», но, думаю, я буду использовать ее как обычный дневник, буду записывать сюда свои мысли и чувства. Мне нужна отдушина. Руби со мной почти не разговаривает, даже сообщения редко присылает, а если мы созваниваемся, то разговоры получаются короткими. Впрочем, даже если мы говорим долго, ее голос звучит отсутствующе. Знаю, она занята там, в Италии, но я по ней скучаю. Пару раз я заходила в гости к Джулии и Деборе, моим соседкам, но в основном мне нравится проводить время с Уэстоном.
С тех пор как после рождественских каникул я вернулась из Небраски, мы проводим вместе довольно много времени. Встречаемся почти ежедневно и разговариваем по телефону почти каждый вечер, иногда часами. Мне так с ним легко. Не нужно вести светские беседы, Уэстон ненавидит сплетни так же сильно, как и я, и терпеть не может банальности. Общаясь с ним, я как будто гляжусь в зеркало, вижу свое отражение в его глазах, и девушка, которую я вижу, начинает мне нравиться. Надеюсь, время, проведенное вместе, для него хотя бы вполовину так же ценно, как для меня.
