И она принадлежит нам обоим.
Нужно пойти к Уэстону. Я положила тетрадь на столик, потом, поразмыслив, взяла ее, отнесла в спальню и положила на кровать. Тетрадь терпеливо ждала, пока я приму душ, оденусь и причешусь. Я поцеловала тетрадь, положила в сумку и вышла из квартиры.
Глава тридцать первая
Уэстон
По оконному стеклу монотонно барабанили тяжелые капли дождя. Я сидел на диване и таращился в телевизор, вспоминая другой дождь. В тренировочном лагере лило как из ведра, так что я промок до костей, пока выполнял отжимания, а сержант-инструктор Денрой орал мне в ухо, дескать, я безмозглый кусок дерьма.
«Он не ошибся, Носочный Мальчик».
– Заткнись, – пробормотал я.
Этот внутренний голос уже сидел у меня в печенках. Я сожалел о тех словах, которые бросил в лицо Коннору, и ненавидел себя за всю ту ложь, которой потчевал Отем, в то время как настоящие, искренние слова, порожденные моим сердцем, лежали на поверхности, ждали, что я их произнесу или запишу.
Я написал очень искреннее стихотворение, посвященное Отем, но оно осталось в Сирии. Те слова пропали, и мне их не вернуть, не повторить, потому что когда я их записывал, они пропитались моими слезами и кровью.
Я смотрел бейсбол, когда зазвонил мой мобильный: на экране высветился незнакомый номер.
– Уэс Тёрнер?
– Да?
– Это Иэн Браун.
– О, здрасте, тренер.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – Голос у тебя какой-то простуженный.
– Нет, я в порядке.
– Отлично, потому что в субботу ты мне нужен здоровый и готовый к бою.
– Отборочные? – Я нахмурился. – На последней тренировке вы сказали, что я еще не готов.
– Ты и не готов. – Тренер хохотнул. – Твои навыки управления коляской далеки от совершенства, мягко говоря, но ты быстрый, а мне нужна скорость. Зак потянул запястье, так что он выбывает, а ты в деле. Готов к борьбе?
«К чему ты готов, Носочный Мальчик? К гонке в инвалидной коляске? На глазах у толпы?..»
– Я в деле, – ответил я. – Я это сделаю.
– Отлично. Тренировки во вторник и в четверг, как обычно. Вне зависимости от погоды – хотя, надеюсь, она будет хорошей.
– Увидимся во вторник, тренер.
Охватившее меня радостное предвкушение быстро сошло на нет. Неужели теперь моя жизнь станет такой? Плохие дни будут еще хуже, а хорошие будут омрачены отсутствием Отем? Всё то же самое, только чуточку хуже? Потому что я сам разрушил наши отношения.
В памяти всплыли слова профессора Ондивьюжа:
«Ты должен бороться за себя, за того, кто ты есть. В конце концов, борись за себя и за свою любовь. За ту, кого ты любишь».
Я переключал каналы, пытаясь понять, как можно бороться за тех, кого любишь, не навредив им.
По кабельному шел «Гражданин Кейн»
[9]. Я взял телефон и заказал пиццу, потом перебрался с дивана в инвалидное кресло, подъехал к двери и положил на столик двадцатку, заехал в ванную комнату, помочился и вернулся обратно на диван.
Смеркалось, из-за дождевых облаков ранний вечер казался ночью. Свет исходил только от экрана телевизора, черно-белые кадры зловеще поблескивали.
В дверь постучали.
– Открыто! – крикнул я, не оборачиваясь. – Просто оставьте на столе. Деньги там же.
– Спасибо, но я здесь не ради денег.
Мое сердце остановились, а потом сорвалось с места в карьер, я повернулся и увидел Отем.
– Можно войти?
Я кивнул, не в силах произнести ни слова. Девушка сняла куртку и повесила на вешалку.
На ней было темно-синее платье до колен, дождевые капли в рыжих волосах поблескивали, как бриллианты.
– Привет, – сказала Отем, открывая сумочку.
– Привет.
Я увернул звук в телевизоре и уставился на Отем. Боже мой, оказывается, до сих пор я просто умирал от необходимости увидеть ее лицо. Несколько секунд я впитывал ее образ, потом наконец обратил внимание на тетрадь, которую девушка держала в руках.
«Моя тетрадь».
У меня перед глазами мгновенно всплыли воспоминания о том, как я записывал свое последнее стихотворение в Сирии, в ушах загремели взрывы, пронзительные крики и выстрелы. Рядом взорвалась граната, расколовшая мою жизнь и в то же время спасшая меня. Секунды, в течение которых я совершал свой последний забег на двух ногах, которыми больше никогда не смогу воспользоваться. Тетрадь с посвященными Отем словами лежала у меня за пазухой, под сердцем, пока я бежал спасать своего лучшего друга.
– Я думал, она потерялась, – сдавленно проговорил я.
– Так и было. А теперь она нашлась.
Отем присела на корточки возле моих ног и протянула тетрадь мне. В ее глазах светилась доброта и…
«Прощение?»
Я не смел надеяться. С другой стороны, разве она пришла бы ко мне, если бы не простила?
Дрожащими пальцами я открыл тетрадь и стал читать стихотворение вслух. Слова, написанные в жаркой и душной пустыне, звучали не менее искренне в этот сырой, дождливый вечер.
– Посмотри на обороте, – подсказала Отем.
Я перевернул страницу и увидел надпись, накорябанную дрожащим почерком Коннора – там он своими собственными словами говорил правду. В груди у меня словно завязался тугой узел, я судорожно вздохнул и сказал:
– Это правда. Всё это я написал для тебя. И я прошу прощения. – Я сгорбился, судорожно сжимая в руках тетрадь. – Мне так жаль, что я тебе не признался…
Я почувствовал, как диванные подушки прогибаются: Отем присела на диван, поджав под себя ноги, и обняла меня. Мне показалось, я прямо сейчас умру от этого прикосновения. Ее прощение засияло, как восход солнца после темной, непроглядной ночи, и впервые за долгое время в моем холодном мирке стало тепло.
Я обнял ее и заплакал. Тело Отем под моими руками дрожало от рыданий. Когда она отстранилась, из ее глаз текли слезы, но взгляд был твердым, голос звучал нежно, но уверенно.
– Ваши с Коннором поступки причинили мне боль. Знаю, ты поступил так ради любви – любви к Коннору и ко мне, но я заслуживаю честности и уважения. Надеюсь, мне никогда не придется сомневаться в том, что мое место именно здесь. Я заслуживаю искренности.
– Да, – сказал я. – Да, заслуживаешь.
– И, Уэстон. – Ее пальцы погладили мою щеку. – Ты тоже этого заслуживаешь. Ты давно перерос того мальчика, бежавшего за машиной по пустой улице. Ты тоже заслуживаешь счастья. Скажи… – Ее голос дрогнул. – Последние несколько месяцев ты был счастлив?
