Что ж, шансов на то, что, обнаружив, он захочет отвезти меня обратно в город, становилось все меньше, и оставалось надеяться, что хоть денег одолжит на такси… Хотя, какое здесь уже такси?
Я снова осторожно выглянула в окно.
Пейзаж изменился – дорога теперь пролегала между высящимися по обе стороны красноватыми скалами, за которые цеплялись высоченные, пусть и худосочные елки и сосны. Единственным утешением было то, что дорога стала немного уже, а потом и вовсе перешла из разряда скоростных в обычную трассу. Как профессор не торопился, ему пришлось сбросить скорость до сорока миль в час.
Все остальное можно было характеризовать коротким и емким словом «жопа». Потому что если сопоставить время, проведенное в этой машине со скоростью, с которой она двигалась, получалось, что отъехали мы от города километров на сто, не меньше.
Поняв, что сейчас или никогда, я решила вылезти из своего убежища – все же сорок миль не сто. Сделаю вид, что все это время спала и ну никак не могла объявиться!
Да и вообще, можно же испуганную разыграть – мол сама не знаю, как тут оказалась! Теоретически, могли же меня чем-нибудь опоить и принести в машину Макмиллана уже бесчувственную? Могли, конечно. Зачем – это другой вопрос, на данный момент второстепенный.
Для начала я поерзала на сиденье и покашляла, чтобы не сразу пугать профессора громкими звуками.
Но, как назло, он как раз решил включить радио и кашля моего не услышал. Поискал по каналам и нашел тот, по которому без остановки крутят информацию о погоде, авариях и пробках на дороге. Вполне понятный выбор, если куда-то спешишь, но мне это еще раз напомнило о том, что надо вылезать, потому что с такой спешкой везти меня домой явно никто не будет.
Стараясь успокоить бешено колотящееся сердце, я приподнялась и медленно села, показушно хлопая ресницами и потирая кулаком глаз – мол, знать ничего не знаю, только что проснулась тут у вас на заднем сиденье. Не судите строго, а лучше подкиньте до дома.
Я очень боялась, что он заорет, увидев меня в зеркале заднего плана. Но произошло все с точностью до наоборот – заорала я.
Благим матом заорала – так, что у самой в ушах заложило. Так, как не орала еще никогда в жизни. Потому что то, что я увидела в этом самом зеркале заднего плана, не укладывалось ни в какие представления о нашей физической реальности и о том, что в этом мире бывает, а чего… просто не может быть.
Глаза. Те самые замечательные, пронизывающие глаза, в которые даже смотреть иногда было неудобно, до того красивые – вдруг сконцентрировались на мне и резко, в один миг… изменились.
Нет, не сузились или наоборот расширились от удивления.
Они физически стали другими – крупнее, ближе друг к другу, раскосые и хищные. Цвет и форма зрачков тоже изменились – из черных они стали темно-желтыми, сверкающими и вытянутыми вертикально, как у кошки.
Все эти детали я подметила, не прекращая орать во весь голос, сжимая побелевшими пальцами воротник пальто моего монстра-профессора.
Будто опомнившись, Макмиллан дернул руль в сторону обочины, на удивление точно и ровно на такой скорости выруливая на гравий.
– Ты что здесь делаешь?! – повернувшись, зарычал не своим, низким голосом, заглушая мои вопли…
Мне же было настолько страшно, что на его праведный гнев уже было начхать – единственной разумной мыслью было бежать отсюда, и подальше. Особенно, когда я увидела, что изменились не только его глаза, но и все лицо – посерело, черты заострились, огрубели… нос стал плоским, как у льва или тигра, челюсть же, наоборот, выпятилась далеко вперед, обозначив очертания клыков.
Больше всего он походил теперь на одного из тех преступников с картинок Ломброзо начала двадцатого века.
И это было слишком. Это было чересчур.
Проверять, что произойдет раньше – я сойду с ума или же он набросится и разорвет меня на части – у меня не было никакого желания, а потому, не дождавшись даже, пока машина полностью остановится, я дернула ручку дверцы, выкатилась на гравий, вскочила, подлетая над землей, и, не чуя под собой ног, бросилась под укрытие ближайших деревьев.
Сколько я так бежала, сказать было трудно, но, наверняка долго, потому что успело стемнеть. Неслась, не разбирая дороги и не замечая даже, что низкий колючий кустарник раздирает мои голые ноги в кровь.
И только окончательно выбившись из сил, я позволила себе остановиться. Впрочем, у меня не было выбора – иначе бы я просто рухнула лицом вниз.
Упершись рукой в ствол огромного, старого дуба, стояла одна посреди леса и дышала так часто и надрывисто, что, казалось, легкие сейчас разорвутся от усилий… А потом вдруг согнулась в три погибели и содрогнулась в сильнейшем рвотном позыве, прощаясь с содержимым завтрака и обеда одновременно.
И это было только начало. Меня тошнило и тошнило – раз за разом, спазм за спазмом, пока желудок не склеился от пустоты, а горло не начало саднить от жгучей боли.
«Воды!» – кричала каждая клеточка моего тела. Трясущимися руками, все еще вздрагивая, я привычно потянулась назад, к рюкзаку… и замерла, с ужасом понимая, что сбежала из машины монстра без рюкзака. А следовательно, без телефона, воды, кофты и остатков бутерброда, аккуратно сложенного в пакетик в наружном кармане.
И только тут реальность происходящего обрушилась на меня, придавив всей своей непомерной тяжестью сразу.
Мой профессор английского – жуткий, звероподобный монстр, который, если верить любому ужаснику, будет теперь преследовать меня за то, что я узнала его страшный секрет. Как он стал монстром – совершенно неважно, хотя, перед смертью, конечно, можно и расспросить. Возможно, над ним проводили опыты в какой-нибудь секретной лаборатории, и за то, что я узнала об этом, теперь укакошат еще и всю мою семью, вплоть до бабушки из полувымершего села под Архангельском.
Разумеется, преследовать меня будут только в том случае, если то, что я увидела – не плод моего обкуренного травой воображения… И если я отсюда выберусь.
А я не выберусь.
Я, мать его, отсюда никогда не выберусь! Потому что я не просто сдуру сбежала в лес – я сбежала в орегонский лес! Без воды, еды и спичек. В лес, которому нет ни конца ни края, где температура по ночам в это время года падает почти до нуля, но это не мешает хреналлиону диких и очень хищных зверей вылезать из своих нор и берлог и жрать все, что движется и пахнет мясом.
Скорее всего, даже мои бренные останки отсюда не выберутся.
Вдруг разом обессилев, я сползла по щербатому стволу дерева на землю и села, обхватив руками колени. Ноги отказывались стоять, голова отказывалась понимать, что мне – крышка, а пить уже хотелось так, что было понятно – еще пара-тройка часов, и я начну умирать от обезвоживания.
Чтоб он сдох, этот супер-Тайлер!
О, если я выживу – месть моя будет страшной! Он еще не знает Настеньки Астафьевой! У меня, между прочим, два года занятий по карате, и уж что-то, а сделать мужику больно в штанах я точно сумею. Особенно, если нападу неожиданно.
