***
Весь оставшийся день я маялась, представляя, чем бы сейчас занималась, если бы не Шубин со своим идиотским шпионажем. Как прекрасно проводила бы время под ласками опытного любовника, как выгибалась бы и стонала, растянутая поперек его кровати…
В какой-то момент я настолько отчетливо представила себе его голову между своих ног, что попросту не выдержала. Заперев дверь комнаты, забралась под одеяло и принялась неумело гладить себя руками, вызывая в памяти его голос, вспоминая, что именно он обещал сделать со мной – там, в ресторане…
Через пять минут, красная и взъерошенная, с люто колотящимся сердцем я сидела в кровати, в изумлении крутя головой – кто бы мог подумать, что достичь оргазма можно так быстро!
Шубину позвонила ближе к вечеру – чтобы все выглядело достоверным. Не могла же я вот так сразу согласиться на шантаж – должна была подумать, поплакать над судьбой, повозиться с раздавленной увольнением мамой…
– Я сделаю все, что вы хотели… – брякнула в телефон, не дожидаясь приветствия.
– Сонечка! – пропела в ответ Любовь Аркадьевна. – Ты, наверное, с Артуром хотела поговорить?
Не хотела я говорить с твоим «Артуром». Но, судя по всему, придется.
Шубин во время моего звонка плавал в бассейне, и, чтобы не утопить телефон, говорил со мной по громкой связи. Весьма довольный собой, он пообещал немедленно позвонить маминому начальнику, и как только я выполню сегодняшнее поручение, мама получит свою должность обратно.
– Какое поручение? – с обреченностью в голосе спросила я.
– У Мещерского завтра важная встреча в два тридцать. И мы до сих пор не знаем с кем. Предполагаем кое-кого, но нужны подтверждения. Сделаешь на телефон снимок этого товарища и пришлешь мне.
– Как? – изумилась я. – Каким образом я сделаю этот чертов снимок?
– Ты вроде курьер, Демидова. Тебе где угодно можно находиться – под предлогом, что почту забираешь. Или разносишь. Короче, сообразишь что-нибудь – тебе для того мозги и нужны, чтоб соображать…
– Артур! – подняла голос Любовь Аркадьевна. – Как тебе не стыдно так грубо разговаривать с девочкой! Она ведь нам почти родственница!
Я почувствовала вкус недавно съеденного обеда в горле – лицемерие этой женщины переходило все мыслимые и немыслимые границы.
– Все, я закончил, – отрезал Шубин и, плеснув водой, куда-то уплыл.
– Сонечка, что там у мамы – как она? Держится? – убрав звук с громкой связи, Любовь Аркадьевна ворковала так ласково, будто сочувствовала мне – втайне от мужа.
Стиснув зубы и что-то пробормотав в ответ, я отключилась. Подышала глубоко пару минут, успокаиваясь, и только тогда набрала Богдана.
Выслушав меня, он хмыкнул – не менее довольно, чем Шубин, но с гораздо большим на то основанием.
– Важную встречу ему сфотографировать? Что ж, устроим этому мудаку важную встречу.
– Что ты задумал?
– Не заморачивайся, – отмахнулся Мещерский. – Позвони-ка и в самом деле матери, ей там пакет должен был прийти, настроение поднять...
Но звонить матери не пришлось – через пару минут после нашего с Богданом разговора, она уже ломилась ко мне в дверь.
– Ты не поверишь, что случилось! – тяжело дыша, она прижимала к груди большой, коричневый, вскрытый конверт.
– Что? – если бы не предупреждение, я бы заволновалась, до чего ярко, по-сумасшедшему блестели ее глаза.
Мать вбежала в квартиру, не переставая тараторя. Она явно не успела принять послеобеденную «таблетку для настроения». Скинула обувь и потянула меня на кухню, не обращая внимания на соседку, пилящую в гостиной ногти.
– Это какой-то… Боже, я поверить не могу…
– Да что случилось-то? – в нетерпении я выхватила у нее конверт и осмотрела.
«Центр реабилитации и психологической поддержки для женщин «Старшая Сестра» - гласила витиеватая надпись в самом центре конверта. И адрес где-то под Москвой...
Я вопросительно подняла на маму глаза.
– Понимаешь… Я тут ходила пару раз к одному… – она виновато кхмыкнула, – Ну в общем, доктору… тому, что мне таблетки выписывает.
Мои брови поползли наверх – она что, стесняется того, что обращалась за помощью?
– Мам…
– Подожди, дай договорить, – она выставила вперед руку в защитном жесте, будто и впрямь ждала, что сейчас на нее посыплются обвинения. – Так вот, оказалось, что они… в смысле, клиника… внесли весь список пациентов во что-то типа бесплатной лотереи. А призом было… – и она торжественно указала рукой на конверт.
– Реабилитационный цент? – догадалась я. – Выигрышем стала поездка в реабилитационный центр? И ты выиграла?
Улыбаясь до ушей, она закивала.
– И не просто поездка! Трехнедельное пребывание! Да ты посмотри сама… – она выхватила у меня из рук конверт, и высыпала на стол кипу разного размера и цвета бумажек. – Каждодневные занятия с психотерапевтом, помощь выбора проф-призвания – для всяких недоучек типа меня, уроки йоги, рисования, плаванья… чего там еще… Ах да! Одноразовая стипендия… – мама возвысила голос и даже привстала со стула, – в размере трехсот тысяч рублей!
– Ё-моё… – тут уже и я привстала.
– Я просто поверить не могу… Мне ведь всегда не везло… – мамины глаза слезились, несмотря на растянутую до ушей улыбку. – Нам с твоим отцом всегда не везло…
И в этот момент до меня дошло. Мещерский не просто знал, что мать выиграет в лотерею. Он помог ей выиграть! Но как? Подкупил тех, кто мог подтасовать результаты?
От мешанины противоречивых эмоций я поморщилась – даже голова немного заболела. Черт его знает, как на все это реагировать – маме-то, конечно, хорошо, и это главное… Но как-то это все… по-шубински.
Нехорошо пахнет.
Так и не разобравшись в собственных чувствах, я напоила маму чаем, выпила вместе с ней рюмку ликера за победу, обсудила предстоящий совместный шоппинг, а после того, как дверь за ней закрылась, снова позвонила Мещерскому.
– Спасибо тебе! Мама счастлива!
– Еще бы, – ухмыльнулся он. – Клиническая депрессия вещь серьезная. Ее лечить надо, а не заедать таблетками.
– Угу…
Что-то в моем тоне заставило его насторожиться.
– В чем дело, Соня? Почему мне кажется, что ты не очень рада моему вмешательству?
– Что ты! – испугалась я. – Я тебе безумно благодарна!
– Но?
Я замялась.
– Ну же, говори… – сердито подогнал меня он. – Чего тянуть кота за…
– Ты подкупил кого-то подтасовать лотерею? – выпалила я.
И зажмурилась.
Пару секунд Мещерский молчал, потом вдруг рассмеялся.
