В летописи неоднократно можно встретить упоминания о сохранившихся «и до сего дне» могилах князей (Игоря у Искоростеня, Олега Святославича у Овруча и т. п.) и о других «артефактах», с ними связанных (сани княгини Ольги в Пскове). Это вообще характерная черта ранней историографии, известная также и в скандинавских сагах — Снорри Стурлусон в «Саге об Инглингах» неоднократно упоминает о могильных камнях и курганах древних конунгов. Столь же показательными для летописца были упоминания различных «дворов», в качестве топографических ориентиров для исторических событий — такую функцию в Повести временных лет выполняют также дворы Гордяты, Никифора, Воротислава, Чудина в Киеве (летописная статья под 945 годом), «Поромонов» в Новгороде (летописная статья под 1015 годом) и т. п.
[128] Следовательно, и здесь указание на могилы князей служило целью подтвердить истинность летописного повествования, придать словам легенды определённый вес, связать прошлое с настоящим, с известными читателю местами того же Киева.
Где же находились могилы князей? Аскольд был похоронен на Угорской горе, то есть в том самом урочище, где и произошла трагедия. Дир же — в пределах Ярославова города на Старокиевской горе, на том месте, где позднее Ярослав Мудрый основал монастырь в честь небесной покровительницы своей жены, шведской принцессы Ингигерд, в православии Ирины. На могиле Аскольда также была возведена церковь — Святого Николая, и сделал это некий Олма. Кем был Олма, неизвестно, но имя у него варяжское (от скандинавского Hòlmi)
[129]. Ясно, что церковь была построена уже после крещения Руси. Этот факт явился одним из оснований фантазийной версии о том, что Аскольд был христианином, и его крестильным именем было «Николай». Хотя на самом деле возведение церкви на месте языческой могилы (или иных сакральных языческих объектов) свидетельствует как раз об обратном — это была весьма распространённая практика в процессе христианизации Руси и других стран. Тем самым осквернённое языческими ритуалами место как бы освящалось, «очищалось» светом новой веры — а выбор конкретного святого мог объясняться любыми причинами. Нелепо было бы, к примеру, предположить, что раз христианским именем Аскольда было Николай, то Дира звали Ирина.
Византийские источники действительно сообщают о крещении какой-то части руси после неудачного похода на Константинополь 860 года. Однако, поскольку сам этот поход искусственно связан в летописи с именами Аскольда и Дира, нет никаких оснований полагать, что крестившуюся тогда русь возглавляли именно они (неизвестно даже, откуда направлялся сам поход). Ещё в меньшей степени имеются основания предполагать, что после прихода Олега в Киев в городе одержала верх языческая «реакция» или что сравнительно лёгкий захват самого города оказался возможным потому, что князь-христианин (в данном случае речь идёт об одном Аскольде) был чужд большинству его населения
[130]. Некоторые историки, напротив, полагают, что Олег заключил какой-то договор («ряд») с местным славянским населением, с киевским вече (подобно тому как это сделал Рюрик на севере Руси), что обеспечило легитимность его власти
[131]. В любом случае, совершенно неизвестна реакция киевлян на произошедшее — по-видимому, власть сменилась настолько быстро и внезапно, что горожанам оставалось лишь признать этот факт. Нельзя не заметить, что, решив расправиться прежде всего с князьями, Олег осуществил захват власти быстро и эффективно. Тем самым практически всё славянское Поднепровье оказывалось в его руках и прямой путь в Чёрное море, а следовательно, и в Византию был открыт.
Далее в Повести временных лет содержатся ещё два очень важных утверждения: «И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: "Да будет это мать городам русским" ("Се буди мати градомъ русъскимъ"). И были у него варяги, и словени, и прочие, прозвавшиеся русью». «Мать городов», как уже давно замечено, — это буквальный перевод греческого слова «митрополис», то есть метрополия, столица
[132]. Олег объявляет Киев столицей, центром всей Руси. Таким образом, происходит символическое объединение севера и юга, объединение двух центров государственности — Новгорода, откуда пришёл Олег, и Киева, который он сделал столицей. Значение этого события принципиально: «Утверждение Олега в Киеве стало решающим шагом на пути государственного строительства в Восточной Европе»
[133]. Действительно, условный 882 год можно считать важной вехой в ранней истории Руси, наравне с не менее условным 862-м.
Впрочем, в словосочетании «мати градом» применительно к Киеву усматривают и библейские аллюзии. В византийском «Житии преподобного Василия Нового», известном составителю Повести временных лет, «матерью городов» именуется новый, небесный Иерусалим, город Иисуса Христа после Второго пришествия. Эти слова, бесспорно, восходят к Посланию апостола Павла к галатам (4: 26): «А вышний Иерусалим свободь есть, иже есть мати всем нам». Таким образом, Киев мог пониматься как центр всего православного, богоспасаемого мира
[134]. Правда, весть об этом оказывается вложенной в уста князя-язычника, что заставляет усомниться в столь неочевидной интерпретации летописного текста
[135]. Вторая же фраза — о том, что варяги, словене и прочие прозвались русью — сопровождается в тексте Новгородской первой летописи показательным словом «оттоле», то есть «с этого времени». Иными словами, после объявления Киева стольным градом варяги, словене и прочие подвластные Олегу племена стали называться «русью»
[136], то есть название княжеской дружины (преимущественно скандинавской по своему составу, о чём свидетельствует и русско-византийский договор 911 года) перешло на всех «подданных» Олега и стало собирательным наименованием для всего «народа»
[137]. Тем самым летописец фиксирует важный момент в истории и эволюции самого понятия «русь», приурочивая его расширительное, этнополитическое значение к деяниям Олега, прежде всего к захвату Киева и объявлению его столицей. В этом заключался один из ответов на поставленный в самом начале Повести временных лет вопрос «откуду Руская земля стала есть», то есть как она создалась и как стала называться Русью.
