Паруса из дорогих тканей упоминаются в сагах как пример и символ богатой добычи, захваченной конунгом. Так, норвежец Олав Трюггвасон, живший на Руси (в Гардах) при дворе князя Владимира Святославича (конунга Вальдамара), «после одной великой победы повернул домой в Гарды; они плыли тогда с такой большой пышностью и великолепием, что у них были паруса на их кораблях из драгоценных материй, и такими же были и их шатры. А из этого можно сделать заключение о том богатстве, которое он приобрёл в результате тех подвигов, которые он совершил»
[254]. Так что и эта деталь отвечает общему кругу скандинавских представлений, зафиксированных в устной традиции эпохи викингов. Интересно, что в самом летописном тексте слова словен могут точно отражать устный источник: «Имемся своим толстинам, не даны суть словеном пре паволочиты», на что указывает слово «пре», то есть «паруса»
[255]. В то же время, как в собственно тексте летописца, употребляется более привычное слово «парус». Эта особенность подтверждает, что слова, вложенные летописцем в уста словен, могли являться своего рода древнерусской поговоркой.
Ещё один известный эпизод константинопольской «одиссеи» Олега связан со «щитом на вратах Царьграда». «И повеси щит свой въ вратех, показуа победу, и поиде от Царяграда» («И повесил щит свой на вратах в знак победы, и пошёл от Царьграда»)
[256]. Олег повесил свой щит на воротах города (на каких, точно не указано, поэтому необязательно полагать, что подразумевались парадные Золотые ворота), демонстрируя свою победу. Существовал ли подобный обычай? Е. А. Рыдзевская указала на некоторые аналоги, подтверждающие существование этого мотива со времён глубокой древности, и обратила внимание на скандинавские параллели
[257]. Одна из них, наиболее близкая по времени, содержится в «Саге об Олаве Трюггвасоне» в составе свода саг «Круг Земной», созданном Снорри Стурлусоном в первой половине XIII века. Здесь речь идёт о необыкновенной ловкости и силе этого конунга: «Олав конунг был самым сноровистым из людей, о которых в Норвегии рассказывают. Он был необычайно силён и ловок, и многие рассказы об этом записаны. В одном из них говорится, что он влез на Смальсархорн и укрепил свой щит на вершине этой скалы. Рассказывают также, как он помог одному из своих дружинников, который влез на ту скалу и не мог ни взобраться выше, ни спуститься вниз. Конунг поднялся к нему и, обхватив его рукой, спустился с ним вниз на землю»
[258]. Олав забирается на высокую норвежскую гору и в знак этого (по сути, своей победы) укрепляет там свой щит. Когда же его дружинник пытается повторить этот подвиг, у него ничего не получается, и Олав спасает его. Параллель, конечно, неточна, поскольку этот мотив в саге никак не связан с военными действиями. Однако он показывает возможность существования подобного обычая в скандинавской среде
[259].
Было высказано и предположение о том, что под щитом Олега подразумевалась якобы некая доска (возможно, золотая), на которую был нанесён текст мирного договора с греками
[260]. Но эта версия совершенно неубедительна по нескольким причинам. Во-первых, её автор исходит из априорного утверждения о том, что слово «щит» в древнерусском языке могло употребляться в значении «доска», что само по себе сомнительно (таковых примеров нет, а ссылки на позднее, метафорическое употребление этого слова в таком смысле не спасают). Во-вторых, нет особенных оснований считать, что сразу же после заключения мира с византийцами в 907 году был заключён какой-либо письменный договор (об этом ниже). Тем более странно предполагать, что текст такого договора (даже если бы он существовал), написанный совершенно очевидно по-гречески, мог иметь какое-либо практическое значение для Олега и его руси.
Ещё менее убедительно сопоставление щита Олега со щитами воинов, повешенными на стены Тира в библейской Книге пророка Иезекииля: «Перс и Лидиянин и Ливиец находились в войске твоём и были у тебя ратниками, вешали на тебе щит и шлем; они придавали тебе величие» (27:10). И далее: «Сыны Арвада с собственным твоим войском стояли кругом на стенах твоих, и Гамадимы были на башнях твоих; кругом по стенам твоим они вешали колчаны свои; они довершали красу твою» (27:11). Не говоря уже о том, что щиты в этом тексте — лишь один из предметов вооружения, и вешались они не на ворота (по-видимому, в знак защиты города
[261], если только это не было обычным явлением, когда воины вешают своё вооружение в мирное время, соотнесённое с образом города в целом), сопоставление на основании одного, вырванного из контекста слова не кажется убедительным
[262]. Тем более нет никаких оснований интерпретировать вывешивание Олегом щита на воротах Царырада (реальное или мифическое) в качестве знака того, что князь завоевал город. Летописный текст не оставляет сомнений в том, что это — знак победы, как понимал это сам составитель Повести временных лет (и как, возможно, считалось и в её устном источнике). Хотя город и не был захвачен, но Олег, бесспорно, мог считать себя победителем, принудив византийцев к миру и получив богатый выкуп.
Интересная гипотеза относительно Олегова щита связывает его символическое водружение с народной этимологией родового прозвания скандинавской династии Скьёльдунгов, где исходный компонент мог пониматься в значении «щит» (skjold). Поскольку с большой вероятностью возможно происхождение из рода Скьёльдунгов Рюрика (которого можно отождествлять с конунгом Рориком Ютландским), а Олег назван в летописи «родичем» Рюрика, то он мог также принадлежать к этой династии. Такая интепретация символического смысла Олегова щита сомнительна, но вполне возможна
[263].
