Итак, перед нами цельный рассказ о смерти князя, связанной с предсказанием. Очевидно, что в его основе лежит устный источник, вписанный в структуру Повести временных лет, причём вписанный без корректировки самим летописцем — об этом говорит и повторение одних и тех же формул как в начале приведённого отрывка, так и в самом повествовании («помяну Олегъ конь свой, иже бе поставил кормити и не вседати на нь» — «Николи же всяду на нь, ни вижю его боле того. И повеле кормити…», «на пятое лето помяну конь»)
[384]. Кроме того, обращалось внимание и на тот факт, что предсказание кудесника произошло за несколько лет до похода 907 года — а говорится о нём только в рассказе о смерти Олега. Этот аргумент, правда, довольно сомнителен: сложно было бы предположить, чтобы летописец поместил рассказ о предсказании волхва под какой-нибудь из «пустых» годов начала X века. Ведь сколько прошло лет от предсказания до похода, ему было неизвестно, а выдумками он явно не занимался, напротив, летопись во многих случаях демонстрирует предельно внимательное отношение составителя к имевшимся у него сведениям.
Границы устного предания о смерти Олега отделены от летописного повествования фразами «и помяну Олегъ конь свой, иже бе поставил кормити и не вседати на нь» («и вспомнил Олег коня своего, которого прежде поставил кормить, решив никогда на него не садиться») в начале и «И плакашася людие вси плачем великим…» («Оплакивали его все люди плачем великим…») в конце. Иными словами, начало и конец всего рассказа о смерти представляют собой обрамления, сделанные летописцем для того, чтобы вписать предание в контекст летописи. Почему можно сделать такое предположение?
Со времён А. А. Шахматова замечено, что фраза, предваряющая легенду о смерти Олега в Повести временных лет — «И живяше Олегъ миръ имеа ко всем странамъ, княжа в Киеве. И приспе осень, и помяну…», — буквально повторяет фразу, с которой в летописи начинается рассказ о гибели преемника Олега, князя Игоря: «Игорь же нача княжити въ Кыеве, миръ имея ко всемъ странамъ. И приспе осень, и нача мыслити на деревляны…» А. А. Шахматов полагал, что такое повторение было механически перенесено летописцем в рассказ о смерти Олега из рассказа о смерти Игоря (читавшегося в гипотетическом Начальном своде)
[385]. Игорь действительно погиб осенью во время полюдья, и этот факт можно считать вполне достоверным. С другой стороны, слова о княжении, «мир имея ко всем странам», и в случае Игоря, и в случае Олега стоят в тексте летописи после рассказов о заключении мирных договоров с греками в 911 и 944 годах (и соответственно до рассказов о смерти обоих князей). Стандартный характер формулы в данном случае обусловлен самой структурой летописного повествования. Но если в гибели Игоря именно осенью сомневаться не приходится, то насколько достоверно аналогичное известие применительно к Олегу?
Весь рассказ о смерти Олега помещён составителем Повести временных лет в летописную статью 6420 года. В начале этой статьи говорится о заключении договора с греками и приводится его текст, затем рассказывается о пребывании русских послов в Константинополе и их возвращении на родину и потом следует легенда о смерти Олега. Статья 6421 года открывается словами: «Поча княжити Игорь по Олзе», то есть «после Олега начал княжить Игорь». Договор датирован 2 сентября 6420 года, то есть 911 года от Рождества Христова. Нет сомнения, что летописная статья 6420 года также подразумевает именно сентябрьский стиль эры от Сотворения мира (год начинался 1 сентября). Поскольку сентябрьский 6420 год длился с 1 сентября 911 года по 31 августа 912 года, а Олег умер осенью, то, значит, время его смерти следует датировать осенью 911 года. Это, со всей очевидностью вытекающее из летописного текста, наблюдение сталкивается, однако, с некоторыми противоречиями, отмечавшимися исследователями. Но противоречия эти на самом деле мнимы.
Историк литературы Аркадий Иоакимович Лященко (1871–1931), посвятивший легенде о смерти Олега специальную работу, отмечал, что «на пребывание послов в Царьграде после подписания договора (они осматривали святыни византийской столицы. — Е. П.), переезд их в Киев, доклад князю, наконец — на самый короткий период миролюбивой политики Олега в конце его княжения требовалось бы никак не меньше месяцев четырёх-пяти. Таким образом, если вполне следовать сообщению летописца, то придётся отнести время смерти Олега не на осень, а скорее на начало зимы. Но этому противоречит самая обстановка смерти Олега, которого могла ужалить змея не зимою, а скорее осенью или летом. Что Олег умер осенью, и говорилось, по всей вероятности, в народном предании»
[386]. Примерно так же рассуждал и Дмитрий Сергеевич Лихачёв в своём комментарии к Повести временных лет: «Русские послы оставались в Царьграде некоторое время для его осмотра. Затем послам Олега требовалось некоторое время на возвращение в Киев… Ясно отсюда, что слова "и приспе осень" относятся к следующей осени — не 911 г., а 912 г. н. э. того же 6420 г. от "сотворения мира"»
[387]. В последнем рассуждении учёный априори исходит из предположения, что летописец при описании событий IX–X веков использовал исключительно мартовский календарный стиль эры от Сотворения мира, согласно которому 6420 год продолжался с 1 марта 912 года по 28 февраля 913 года. В этом случае смерть Олега действительно можно отнести к осени 912 года, но тогда остаётся непонятным, почему летописец включил текст точно датированного договора с греками в статью 6420 года, а не предшествующего 6419-го, если действительно пользовался мартовским стилем. Только из-за того, что такая дата стояла в оригинале и он был не в состоянии перевести сентябрьский стиль на мартовский, действуя чисто механическим образом?
Однако и А. И. Лященко, и Д. С. Лихачёв слишком буквально понимали летописный текст. Осмотр послами константинопольских святынь наверняка входил в сам церемониал посольства и мог занимать не так много времени. Осенняя навигация до Киева, конечно, была небыстрой, но послы могли вернуться до наступления зимы (в противном случае им пришлось бы зимовать в устье Днепра). Фразу же о том, что Олег княжил, имея мир со всеми странами, вряд ли стоит понимать иначе, нежели некий риторический приём, которым летописец завершал информацию о заключении русско-византийских договоров. Датировка начала княжения Игоря следующим, 6421 годом отвечает общей летописной традиции. Год смерти князя считался последним годом его правления, соответственно, начало нового правления отсчитывалось со следующего года (точно так же в Повести временных лет датировано начало княжения Святослава Игоревича). Однако летописец приурочил смерть Олега к 6420 году вовсе не случайно. Устное предание сохранило (как это следует из текста летописи) относительную датировку смерти князя — «на пятое лето» после похода на греков. Поскольку поход летописец датировал 6415 (907) годом, то и пятое лето после этого приходилось на 6420 год. Если же в устном предании действительно говорилось, что Олег умер осенью (а фольклорный вид зачина «и приспе осень» может в какой-то степени подтверждать это), то и летописную датировку смерти князя вряд ли можно счесть случайной. Другое дело, насколько правдоподобно приурочение смерти от укуса змеи к осеннему периоду — но это уже следует отнести на счёт устной, фольклорной традиции.
