Итак, сага завершается исполнением предсказания, которое было дано в самом начале. Рассказ о смерти Одда как бы обрамляет всю композицию. Помимо общего предсказания, роль «циклических» маркеров выполняют и некоторые детали. Так, Одд решает ехать на родину, чтобы узнать, что случилось с его родовым наследством. Появление же Одда на свет связано с поездкой его родителей для решения аналогичных наследственных дел. Таким образом, и рождение героя, и его смерть оказываются соотнесены с мотивом поездки за наследством (то есть «подтверждения» родового статуса). И в том, и в другом случае Берурьёд был лишь более или менее случайной остановкой на пути. Одд умирает в том же месте, где и родился. Некогда цветущий хутор представляет собой теперь голое пепелище, окружающая среда служит символическим воплощением смерти. Предсказание вёльвы сопряжено с ударом, который Одд наносит ей палкой по лицу (тем самым жестоко оскорбив её). Исполнение предсказания также сопровождается ударом — копья о череп коня, то есть тоже о «лицо», только мёртвое
[458]. Тем самым Одд как бы вторично «оскорбляет» пророчество. Всё это ясно свидетельствует о вполне самостоятельном характере «обрамления» саги — предания о смерти скандинавского героя (сюжетно практически не связанного с рассказом о его деяниях). Так же как и рассказ об Олеге, легенда о смерти Одда была связана и с конкретными топографическими ориентирами — в Берурьёде ещё в начале XVIII века сохранялось предание о месте погребения Одда
[459].
История смерти Одда имеет очевидные, неоднократно описанные параллели с древнерусской легендой о смерти Олега. Причём, в отличие от всех остальных подобных преданий, эта аналогия наиболее близкая. В самом деле, идентичны «агенты смерти» — конь, череп и змея. Деяния Одда (несмотря на всю их очевидную фантастичность) связаны (в том числе и именно) с Русью, причём Русь оказывается завершающим локусом этих деяний. «Этот мотив особенно тесно связывает образы Олега и Одда: первый является, а второй изображён русским князем скандинавского происхождения, который получает свои владения не по наследству, а завоёвывает их в борьбе с местным правителем»
[460]. Сообщение саги о том, что Одд умирает у себя на родине, разумеется, находит аналогию в известии Новгородской первой летописи о смерти Олега «за морем». Удар копьём Одда о череп Факси близок к действию Олега, наступившего на череп своего коня ногой. Именно нога в обоих рассказах становится своеобразным «проводником» смерти. Обращалось внимание даже на имя сына и наследника Одда — Асмунда. Ведь аналогичное скандинавское имя носит древнерусский Асмуд, «кормилец» (то есть воспитатель) князя Святослава Игоревича, выполнявший функцию, подобную той, которую выполнял Олег при отце Святослава — князе Игоре. Все эти детали ясно указывают на связь рассказов саги и летописи — иными словами, эти рассказы восходят к одному (или схожим) устному преданию. Вопрос в том, какой из источников первичен — повлияла ли легенда, зафиксированная в летописи, на сагу, или наоборот.
Исследователи решали эту проблему по-разному. Высказывалась версия о первичности древнерусской легенды, которая затем была привнесена в Скандинавию. «Рассказ о смерти, заимствованный из русских преданий, сопровождался, вероятно, и некоторыми другими воспоминаниями о личности Олега, которые с течением времени переработались в происшествия в Гуналанде и поход в Биалькаланд»
[461]. Обосновывалась и иная гипотеза — «летописное сказание является заимствованным из скандинавского предания, а не наоборот, при этом Одд непосредственно отождествлялся с Олегом (разные имена объясняются тем, что у Одда могло быть прозвище Хельги («священный»), подобно тому как у летописного Олега — Вещий)
[462]. Наконец, высказывалась версия и об общем источнике обоих преданий — на Руси варяги отнесли легенду к личности Олега, а в Норвегии оно было приурочено к личности Одда
[463].
Как уже неоднократно отмечалось, между преданиями о смерти Олега и Одда есть определённые различия, В древнерусском варианте Олег сам обращается за предсказанием к волхвам, в древнескандинавском Одд отказывается слушать колдунью и даже бьет её по лицу. Эта особенность может объясняться общей «христианизирующей» концепцией саги, что позволяет считать древнерусский вариант в данном случае исконным
[464]. В древнерусском варианте предсказание высказано в неявной форме и без конкретной локализации его осуществления. В древнескандинавском прямо указывается на непосредственный источник смерти и говорится о её месте (там же, где родился герой). Рудиментом более развёрнутой «экспозиции» легенды можно считать летописное указание на смерть Олега за морем, то есть на его родине.
Конь Олега — любимый его конь, Факси — очевидно, лишь один из коней (хотя и выделяющийся среди других)
[465]. В древнерусском варианте Олег просто отсылает коня от себя, в древнескандинавском Одд и Асмунд убивают Факси, да ещё и хоронят его так, чтобы он уж наверняка не мог принести вред. Это различие существенно, но, видимо, объясняется самим «статусом» коня. Олег не может приказать убить своего любимца (вероятно, имевшего также некий символический характер живой княжеской «регалии»), Одд без сожаления расправляется с одним из коней Ингьяльда. В древнерусской легенде, ещё раз подчеркну, полностью отсутствовал мотив убийства коня и даже его отголоски (сведения поздних летописей являются плодом «учёного» домысливания). Рассказы о смерти героя и в древнерусском, и в древнескандинавском вариантах практически идентичны. Анализ конкретного содержания легенд приводит к выводу о том, что «сюжет о смерти героя от укуса змеи, выползшей из черепа коня, был изначально связан с именем князя Олега, скандинава по происхождению». Он зародился в варяжской дружинной среде на Руси и затем был принесён в Скандинавию «теми скандинавами, которые возвращались на родину после службы в дружинах древнерусских князей, и позднее был приурочен к имени викинга Одда»
[466].
Древнерусское происхождение легенды, казалось бы, может подтверждаться и некоторыми типологическими параллелями, которые она находит с преданиями и обычаями народов степной полосы. В традициях тюрко-монгольских кочевников-скотоводов обнаружены мотивы, схожие с некоторыми деталями летописного рассказа. Сред них посвящение коня духам, «что выражается в удалении и дальнейшем неиспользовании посвящённого животного» (при этом коню об этом надо сказать), причём конь должен быть определённой масти (как и Факси в легенде об Одце). А также запрет наступать на череп посвящённого коня (да и вообще на черепа домашних животных) ногой, за что можно поплатиться болезнью и несчастьями. Эти мотивы — отсылка коня на вольный выпас, запрет наступать на его череп — столь очевидные в древнерусском предании, позволяют усматривать влияние восточной, тюркской традиции
[467]. Однако остаётся неясным, каким образом традиции тюрко-монгольских кочевников могли повлиять на варяжскую легенду, сложившуюся на Руси не позднее второй половины XI века (а скорее всего раньше)
[468]. Отмеченные параллели нуждаются в более детальном историко-культурном обосновании для гипотезы о их заимствовании, хотя в целом влияние тюркского мира (прежде всего, через хазарское посредничество) на раннюю древнерусскую историю вполне очевидно.
