Глухая полночь! Всё молчит!
Вдруг… из-за туч луна блеснула —
И над воротами Стамбула
Олегов озарила щит.
Стихотворение потеряло свою острую содержательную актуальность. Константинополь остался в руках турок — мусульманская молитва заняла первое место. А щит на вратах Царьграда превратился из заветной, но достижимой цели в будущую надежду, чему способствовала смена глаголов. Если в первом варианте луна «сверкнула» из-за туч (подобно молнии) и «зажгла» щит (что вполне созвучно происходившей тогда военной кампании), то во втором — она «блеснула» и «озарила» щит (действие кратковременное и менее «агрессивное»). Свет луны озаряет великое прошлое и возможное, но пока недостижимое будущее.
После заключения мира стихотворение «Олегов щит» написал и Пушкин. Оно датировано сентябрём — ноябрём 1829 года и было опубликовано в «Северных цветах на 1830 год»
[506].
Когда ко граду Константина
С тобой, воинственный варяг,
Пришла славянская дружина
И развила победы стяг,
Тогда во славу Руси ратной,
Строптиву греку в стыд и страх,
Ты пригвоздил свой щит булатный
На цареградских воротах.
Настали дни вражды кровавой;
Твой путь мы снова обрели.
Но днесь, когда мы вновь со славой
К Стамбулу грозно притекли,
Твой холм потрясся с бранным гулом,
Твой стон ревнивый нас смутил,
И нашу рать перед Стамбулом
Твой старый щит остановил.
По какой-то причине стихотворение считается «загадочным» (исследователи даже усматривали в нём некий сарказм разочарованного результатами войны поэта), однако структура его настолько очевидна, что вряд ли можно усматривать в нём некий тайный смысл. Пушкин сопоставляет две схожие исторические ситуации — из далёкого прошлого и современную. Если в первом случае Олег в знак победы прибивает щит на воротах города, то во втором русские войска останавливаются перед Стамбулом, Олег как бы «запрещает» брать город («ревнуя» к своей славе) и даже защищает его своим щитом. Щит из знака победы превращается в знак преграды, возможно, предостережения. Высказывалась важная мысль и о вероятном поводе к такому сопоставлению — договор Олега с греками в 911 году и Адрианопольский договор 1829 года были заключены в один и тот же день — 2 сентября
[507]. А Пушкин придавал большое значение сопоставлению и семантике разных дат.
Третий «Олегов щит» был написан во время Первой мировой войны Фёдором Кузьмичом Сологубом (Тетерниковым) (1863–1927) и опубликован в сборнике его стихотворений «Война» в 1915 году. Сологуб стоял в то время на ура-патриотических позициях, что сказалось и на его творчестве — сборник, впрочем, оказался довольно слабым, а стихотворения отличались наивно-агитационным характером. На их фоне «Олегов щит» выглядит более выигрышно:
Олег повесил щит на медные ворота
Столицы цезарей ромейских, и с тех пор
Олегова щита нам светит позолота,
И манит нас к себе на дремлющий Босфор.
Века бегут на нас грозящими волнами,
Чтобы отбросить нас на север наш немой
И скрыть от наших глаз седыми облаками
Олегов светлый щит, блистающий звездой.
Но не сдержать в горах движенья снежной лавы,
Когда, подтаяв, вдруг она летит на дол, —
И Русь влечёт на щит не звонкий голос славы,
Но мощно-медленной судьбины произвол.
Всё та же идея выражена как некая историческая неотвратимость, неизбежность судьбы, и светлый щит Олега в качестве путеводной звезды заставляет не забыть историю и славу предков. Напомню, что Турция во время войны воевала на стороне Германии против России, а ситуация на турецком фронте для русских войск складывалась наиболее удачно.
Образ Олега нашёл отражение и в русской поэзии сатирического характера. В «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» графа Алексея Константиновича Толстого (1817–1875), написанной в 1868 году, есть такая строфа:
За ним княжил князь Игорь,
А правил им Олег,
Das war ein groBer Krieger
И умный человек.
Олег назван «великим воином» и «умным человеком», но немецкий язык фразы здесь, конечно, намекает на германское происхождение первых древнерусских князей (а может быть, и отсылает к значительному немецкому присутствию в государственной и военной сфере Российской империи).
Но вернёмся в эпоху Николая I. Помимо литературных реминисценций образ Олега нашёл воплощение и в художественном творчестве. Во второй половине 1820-х годов к нему обратился выдающийся художник Фёдор Антонович Бруни (1801–1875), один из ярких представителей академизма в живописи. Находясь в Риме, он задумал создать цикл гравюр на события из русской истории, вдохновляясь «Историей» Карамзина. Всего Бруни предполагал сделать 75 гравюр, но воплотил в жизнь только около тридцати сюжетов, лишь некоторые из которых были опубликованы в отдельном альбоме в 1839 году. Работа над серией началась в середине 1820-х годов, но была впоследствии прервана (сказались сложные взаимоотношения Бруни с Обществом поощрения художников)
[508]. Среди осуществлённых сюжетов несколько были посвящены истории Олега — это «Смерть Аскольда и Дира», «Поход Олега в Цареград по реке Днепру», «Олег прибивает щит свой к вратам Цареграда», «Кончина Олега». Имя Олега присутствует и на заглавном листе серии, где Бруни изобразил себя сидящим у бюста Карамзина, которого сопровождают образы прошлого.
Бруни работал в классицистической манере, но в его творчестве заметны черты романтизма. В романтическом ключе решены и некоторые исторические сюжеты, особенно те, которые связаны с трагическими страницами истории. Несмотря на приверженность стилю классицизма, Бруни старался учитывать историческую специфику древней русской истории — он изучал костюмы и бытовую жизнь (правда, в самих гравюрах исторические детали подчинены общей антикизации, характерной для классицизма), стремился передать черты русского пейзажа (иногда нарочито изображая ели там, где речь шла о Киеве и южных краях). Но до подлинно исторической стилизации он, разумеется, не дошёл. Его гравюры представляют собой эффектные, но в то же время строго выверенные и сухие композиции, в которых действуют мужественные герои в полуантичных одеяниях. В гравюре, изображающей смерть Аскольда и Дира, полуобнажённые воины, напоминающие дикарей, убивают безоружных князей, а стоящий в лодке Олег указывает пальцем на Игоря, показанного в виде самодовольного коротконогого крепыша. Вся сцена исполнена пафосной театральности, характерной для классицизма. В композиции о походе Олега мускулистые воины перетаскивают суда по днепровским порогам, Олег в полном вооружении (весьма напоминающем его образ на медали «портретной» серии) руководит ими, а вдали виден древнерусский флот. Щит у ворот Царьграда прибивают воины в туниках, влезающие с топором по лестницам — Олег же внизу в позе победителя стоит, опираясь на саблю. Композиция «Кончина Олега» известна в двух вариантах. Герой наступает на череп коня (изображён даже скелет животного), а окружающие его люди лопатой и мечом пытаются предотвратить смерть князя. Всё это выглядит мастерски, театрально, классически красиво, но совершенно бездушно.
