На основании присланного снимка с монеты Куник подготовил соответствующее донесение, содержание которого стало, конечно, известно Кёне. Летом 1859 года Кёне представил в Первое отделение Эрмитажа новую записку, продолжая отстаивать свою точку зрения. Однако аргументация его строилась на личной неприязни. Кёне выразил удивление тем, как можно было истолковать ясную, по его мнению, латинскую надпись с помощью греческого и старославянского языка, но главное, в его записке содержался следующий пассаж: «Я уже писал для напечатания в Записках Одесского Общества древностей российских и в Германском журнале для нумизматики статью о монете Олега; эта статья будет поднесена на суд всех знатоков, между которыми, к несчастию, не могу поместить гг. чиновников I Отделения Императорского Эрмитажа, так как никто из них до сих пор не издал в свет никакого сочинения по нумизматике». Иными словами, Кёне прямо обвинил своих оппонентов в непрофессионализме. Такое самонадеянное утверждение вызвало негодование Жиля, Куника и других учёных. Сейчас может показаться странным, что это язвительное замечание в общем-то вполне невинного характера привело к столь заметному скандалу. В нынешнее время нравы в научной среде таковы, что люди позволяют себе куда более резкие и безапелляционные высказывания. Но в те времена научное сообщество ещё не опустилось до такого уровня, и подобного рода вещи воспринимались как недопустимые в научной полемике в принципе (заметим, кстати, что Кёне не заявил об этом публично в печати, а только позволил себе высказывание в рамках, по сути, деловой переписки).
«Вследствие такого и подобных отзывов г. начальник I Отделения Эрмитажа вынужденным нашёлся вызвать сочинителя предлагаемого рассуждения на защиту своего мнения в печати», — писал Куник в предисловии к своей публикации. Но ещё до того, как это произошло, в ноябре 1859 года Кёне опубликовал в берлинском «Журнале нумизматики, сфрагистики и геральдики» статью под названием «Древнейшие монеты России», в которой, в частности, описал и найденный экземпляр в качестве монеты Олега, то есть самого древнего русского исторического памятника. Именно это открытие как бы самого древнего подлинного русского предмета, по-видимому, составляло особенную гордость и претензию Кёне. По словам Куника, «в ноябре месяце 1859 года он почтил меня своим вниманием, доставив мне оттиск своего сочинения, к чему присовокупил свои угрозы в случае нового противоречия с моей стороны. <…> Как человек, могу я простить и забыть этот и другие поступки г. Кёне: они характеризуют особенно его. Как учёный, мог бы я с совершенным спокойствием души ждать, какое влияние произведёт на современников его объяснение древнейшей русской монеты. Но я не могу отказаться от исполнения поручения, возложенного на меня по службе».
Именно во исполнение этого поручения Куник в 1860 году опубликовал отдельную книгу под названием «О русско-византийских монетах Ярослава I с изображением Св. Георгия Победоносца». В ней автор подробно осветил вопрос о сребрениках Ярослава Мудрого и опроверг заблуждения Кёне. Куник показал, что на лицевой стороне монеты изображён вовсе не вещий Олег, а святой Георгий Победоносец — небесный покровитель князя Ярослава. Надпись, которую Кёне принял за латинскую, на самом деле греческая и означает «святой Георгий» (Кёне принял греческие буквы О (сокращение от греческого «агиос», то есть «святой»), Г, Е за латинские OLE и т. д.). Изображение на оборотной стороне с трезубцем соответствует другим экземплярам сребреников Ярослава, а надпись читается на кириллице как «Ярославле сребро». При этом Куник в своей книге привёл перевод и статьи Кёне, вернее, той её части, которая касается данной монеты. Показательно его заключение: «Таким образом каждому просвещённому любителю русских древностей дана возможность войти в многолетний и запутанный вопрос о Ярославле сребре и в особенности верно оценить учёное достоинство последнего его объяснения. Как г. Кёне мог отважиться на такое странное толкование предмета, в сущности самого простого, и как мог так долго упорствовать в своём мнении, — иным покажется вовсе непонятным, других же, ближе знакомых с нумизматическими и геральдическими трудами г. Кёне, нисколько не изумляет. Нумизматика и геральдика, как все историко-филологические науки, требуют, кроме добросовестного изучения предмета, уменья применять к нему историко-критическую методу. Достаточно ли показал в себе г. Кёне эти два необходимые качества вообще и особенно в своём рассуждении о русско-византийских монетах, — судить об этом вызываем самих читателей: их же беспристрастному суду мы подвергаем и наш опыт довести, по мере наших сил, спорный вопрос о Ярославле сребре до всестороннего объяснения»
[516]. Книга Куника действительно стала важной вехой на пути исследования древнейших русских монет
[517].
Однако скандал на этом не закончился. Масла в огонь подлил небезызвестный критик Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), уже тогда работавший в Императорской публичной библиотеке. В том же 1860 году в журнале «Русский вестник» (в рамках раздела «Современная летопись») он под псевдонимом «Ст. Владимиров» опубликовал заметку «Учёный скандал. Письмо к редактору»
[518]. Тем самым Стасов вынес сугубо, казалось бы, научный вопрос за рамки узкопрофессионального сообщества, сделав из него общественно значимые выводы. Автор описал суть произошедшей полемики, а далее обрушился со свойственной ему горячностью на «заграничного» «учёного» Кёне. Стасов предположил, что Кёне прекрасно понял свою ошибку, но что его упорство объясняется исключительно самомнением и карьерными соображениями. Сам факт публикации статьи в немецком издании Стасов подверг сокрушительной критике: «Ему нужна жалоба и донос на постыдную русскую науку и постыдных русских учёных, которые вздумали читать латынь по-русски». Далее он восклицал: «Разве всё это дозволительно? Разве нам нужны здесь такие люди, которым нет ни малейшего дела не только до нашей науки, до наших памятников, но собственно говоря ни до никакой на свете науки, ни до каких на свете памятников, и которые однако же являются к нам просвещать нас по многим статьям, им известным, как они уверяют, и живут у нас только для того, чтобы находить всё у нас нелепым и бестолковым, и жаловаться потом в своей Vaterland — если только у них есть Vaterland! Разве нужно нам терпеть здесь людей, которые являются под титлом учёных, которые потом вовсе такими не оказываются, а вместо того ухитряются пустить у нас порядочные корни везде, где их влияние может быть только вредно? Нет, они нам не нужны; но зато, кажется, мы им крепко нужны. Вспомним, что этого сорта индивидуумы особенно сильны по части практической, и необыкновенно ловки по части искусства свивать себе тёплые гнёзда». Таким гнездом для Кёне Стасов, очевидно, считал Департамент герольдии Сената. Он обрушился и на практическую геральдику, полагая, что заниматься ею в современной жизни — «просто дело постыдное». Тут нужно заметить, что сам Владимир Васильевич в своё время несколько лет прослужил секретарём в Департаменте герольдии и, по-видимому, вынес подобные умозаключения из опыта этой службы. В целом же направленность этой статьи ясна — Стасов всю жизнь горячо отстаивал всё национальное в противовес европейскому влиянию на русскую культуру.
