Это диалектика заставляет нас ходить «по спирали», это
диалектика лишает нас возможности видеть единое поступательное движение жизни,
в которой нет и не может быть ни повторов, ни ремейков. Диалектика пытается
убедить нас в том, что мы вернемся к тому, с чего начали, что мы уходим туда,
откуда пришли, словно бы мы уходим такими же, какими мы приходили. Если мы
уходим другими, разве мы можем уйти туда же?… Подобные рассуждения кажутся мне
по меньшей мере странными. Но даже если с нами все происходит именно таким
образом - из пепла вышел и в пепел обратился, - это не убеждает меня в том,
будто бы все, что я делаю, лишено вообще какого-либо смысла.
Скорее я готов признать, что все происходившее со мной было
лишь иллюзией, что ничего на самом деле со мной не происходило, нежели
соглашусь с тем, что ничего вследствие происходившего, не изменилось, а если
изменилось, значит, было чему меняться. Пусть я, пребывая в содержательности,
воспринимаю все во времени и пространстве, пусть я никогда не узнаю настоящего,
подлинного, основы основ, но странно было бы думать, что это незнание отменяет
то, что я не смог узнать, а если оно есть, то и я есть, а если этого нет, то и
я лишь галлюцинация. «Движение», «изменение» и т. п. - это только метафоры, но
такими же метафорами являются «смерть» и «рождение», «падение» и «взлет»,
«истина» и «заблуждение». Я могу позволить себе жить в перечне последних, т. е.
я могу доверить себя иллюзии, но что это даст?
Зачем нам диалектика, если не для того, чтобы умолчать,
пропустить, не заметить, сделать вид, что мы не замечаем отсутствия у нас
достаточных знаний об играх содержательности? Диалектика, таким образом,
необходима, с тем чтобы сохранить хорошую мину при дурной игре. С другой
стороны, содержательность, данная нам в знаках (словах), действительно, хотя и
тут лишь отчасти, «подчиняется законам диалектики», ибо слова (знаки) ведут
«свою игру», которая неизбежно диалектична: начинаем где хотим и приходим куда
хотим (сама логика «слова», как феномена, предполагает возможность
ассоциирования одного слова с другими словами). Но в этом смысле роль
диалектики - это объяснять самою себя, т. е. дать фиктивное обоснование фикции.
Диалектика - это то, что попирает достоверность, а без
достоверности все теряет всякий смысл. И не нужно упрекать меня в
непоследовательности, порочна сама диалектическая идея, хотя процессы есть, они
взаимодействуют своим овеществленным существом с другим содержанием, так что мы
видим движение, но описывать его диалектически - значит допускать ошибку.
Стена языка
Как Жаку Лакану вообще пришла в голову такая замечательная
формулировка - «стена языка»?! Она дорого стоит! Но хорошо ли мы понимаем смысл
этой формулировки? С кем или с чем разделяет меня язык?
Очевидно, что он разделяет меня с другими людьми, поскольку
то, что говорю я, «дословно» понятно только мне самому. Каждое из произносимых
мною слов предполагает нечто, это «нечто» - лежащее за этим словом его
значение, но это значение есть результат моих (и только моих) собственных
отношений с окружающим миром. Ни у кого другого нет того психологического
опыта, который составляет меня самого, у меня нет психологического опыта,
который составляет плоть и кровь «psycho» другого.
Используя слова, я пытаюсь передать своему собеседнику мой
опыт, по факту же я сообщаю ему только его собственный, ведь за словом, которое
я отправил ему, у него стоит его, а не мое значение! Мы только играем в игру
под названием «взаимопонимание», а в действительности мы - каждый из нас -
жонглируем личным опытом: мы, внимая другому, пользуемся своим собственным
«строительным материалом» и громоздим им искусственные модели действительности,
следуя, словно чертежу, чужому высказыванию.
Таковы ли границы «стены языка»? Нет, безусловно. Есть еще
окружающий меня мир, но что я знаю о нем? Все, что я знаю, - это слова. Все,
что жадно или квело хватает мой взгляд, - это предметы, которые для меня есть
слова. Я не вижу просто «нечто», я вижу конкретные предметы - то, что выделено
языком в отдельные слова. Предмет (читай: слово) - это то, что я использую, то,
что я использую согласно свернутой в слове инструкции.
На «стуле» сидят - это способ использования предмета,
который я называю «стулом»: «стул» - это то, на чем сидят. «Сидят» - это способ
использования ягодиц (когда ягодицы относительно изолированно располагаются на
относительно горизонтальной поверхности). Часто сидят за «столом», где «стол» -
это то, что используется для письма, еды и множества других дел, каждое из
которых, впрочем, в свою очередь есть тоже инструкция, предписывающая функцию
этого дела, последние делают «стол» «столом». В конечном счете все это - весь
окружающий меня мир - есть система взаимосвязанных названий, каждое из которых
есть свернутая функция, предписывающая мне правила игры (правила использования
того, что наречено тем или иным словом). «Стеной языка» я исключен из мира,
поскольку он дается мне искаженным моим языком.
Все ли на этом? Разве недостаточно того, что я не могу
говорить с другим о себе так, чтобы он мог услышать меня? Разве не достаточно
того, что мир предоставлен мне не живым движением, а какой-то уродливой
фотографией, посмертным слепком живого существа? Разве же всего этого
недостаточно?! Оказывается, что нет. «Стена языка» пролегает не только между
мной и другим, между мной и миром, но между мной и мной…
Что такое мой опыт - эти значения, которые я предполагаю за
каждым произнесенным мною словом? Это мои ощущения от взаимодействия с той или
иной гранью реальности, т. е. это не реальность (специально уточню это), а
ощущения от взаимодействия с реальностью. И эти ощущения - я сам. Я - это
множество моих ощущений - возникших и запечатленных. Но они возникли от моих
собственных конструкций, созданных мною же по чертежам, данным мне
высказываниями других, от «предметов», которые есть слова, то бишь от
использования инструкций.
И это не все! Я сам называю себя, а значит, мое я - это тоже
некая инструкция о том, как мне следует использовать самого себя. То есть я -
это фикция, ибо как я могу использовать самого себя, чем отличается эта
авантюра от попыток небезызвестного барона вытащить себя за волосы из болота?!
И ведь я еще разговариваю с самим собой, так, словно бы нас много и нам есть
что обсудить друг с другом. Как мне смешно, когда люди с ужасом говорят о
раздвоении личности! Боже праведный, они и не представляют, насколько точно это
отражает их собственную «здоровую» сущность!
Я разрушен, разорван, размолот жерновами языка. «Стена
языка» пролегает во мне, в каждой, самой мизерной пяди меня. Она, как нож
гильотины, держит свой путь между двумя оконечностями (смешная фраза!) моей шеи
- «головной оконечности» и «оконечности телесной». И знаете, что самое
страшное?… Это не лишает меня жизни, более того, это самовоспроизводящаяся
субстанция! Она черпает себя из себя самой, порождая великую мистификацию жизни
мысль.
Невозможность содержательной коммуникации
В одной из своих лучших методологических работ (лучшей - это
моя личная оценка) я попытался показать невозможность содержательной
коммуникации, т. е. представить «неопровержимые доказательства» в пользу того,
что мы, вступая в диалог с другим человеком (а также и текстом), неспособны
понять то, что нам сообщается, мы не можем донести до другого и своей собственной
мысли. Я представляю «неопровержимые доказательства» в пользу того, что меня
(включая и мои «неопровержимые доказательства»), равно как и любого другого,
нельзя понять. Нелепость, не правда ли?… Это выглядит как абсолютный парадокс,
но именно в этом-то все и дело! Здесь важны два пункта.
