– Доплюнуть – раз плюнуть, – пошутил инспектор.
Они пошли обратно на Лонг-лейн, к воротцам крытого прохода на кладбище, которые располагались внизу, у подножия церковных ступеней. Аллейн открыл воротца, те заскрипели.
– Интересно, – сказал он, – сколько народу прошло по этой дорожке с девяти часов вчерашнего вечера? Как минимум целая похоронная процессия.
– Это уж точно, – угрюмо согласился Фокс.
– Гробовщики, скорбящие. Я. Уборщицы, викарий…
Он наклонился, потом опустился на колено и вгляделся.
– Ага, – произнес он, – следы. На сырой земле с внутренней стороны ворот, потом на крытой дорожке. Очень слабые, но, думаю, это каучуковые следы нашего друга. Вот взгляните.
Фокс присмотрелся и сказал:
– Да, согласен, каучуковые.
– Вот и еще работа для Билла Бейли, а пока он сюда добирается, местный коп может не маскироваться и еще раз продемонстрировать мастерство «блистательного бездействия». Один ноль в пользу Арти.
– Найти что-нибудь на ступеньках – никакого шанса?
– Боюсь, никакого. Тем не менее пошли наверх.
Они медленно поднялись по лестнице, внимательно вглядываясь во все вокруг. Внутри церкви вдруг громко вступил орган и пронзительно запели детские голоса.
Сквозь ночь сомнений и печали…
[114]
– Репетиция хора, черт. Если вдуматься – весьма подходящий выбор репертуара.
Ступеньки церковного крыльца хранили следы дневного столпотворения. Аллейн заглянул внутрь. Жена викария сидела за органом, возле которого кружком расположились пять девочек и два мальчика. Заметив Аллейна, она сделала страшные глаза, не переставая играть «Вперед, воины Христовы»
[115]. Он жестом дал понять, что мешать не собирается, и ретировался. Вместе с Фоксом они, обойдя церковь, подошли к могиле Сибил Фостер.
Брюс с Арти заканчивали свою работу. Цветы – Брюс, конечно, назвал бы их «цветочными подношениями» – больше не окаймляли дорожку, а были тщательно уложены – стеблями вниз, головками кверху, сначала самые крупные, дальше по убывающей – поверх могильного холма, закрывая его полностью. Целлофановые обертки покупных букетов блестели на солнце и смотрелись здесь, по мнению Аллейна, ужасно. А поверх всего, наподобие этакого bonne-bouche
[116], лежала огромная охапка красных роз и пионов – «От Б. Ш. с любовью».
– Бесполезно, – сказал Аллейн. – Здесь толпилось минимум человек тридцать. Если его следы и были, то их затоптали. Конечно, мы поищем, но ничего не найдем.
Они и не нашли.
– Откровенно говоря, – сказал Фокс, – похоже, что следы завели нас в тупик: комната с местом, отмеченным крестом, сарай садовника, кладовка для инструментов, проход на кладбище – и ничего. Было бы логично, если бы следы обнаружились возле могилы.
Секунду-другую Аллейн молчал, потом сказал:
– У вас бывают самые странные полеты фантазии, Фокс. В некоем макабрическом смысле это было бы драматургически оправданно.
– Если это он ее укокошил.
– Да. Если.
– А что, – сказал Фокс, – по мне, так все выглядит складно. Как иначе объяснить каучуковые следы? Он притворяется электриком, забирает лилии, прячется в чулане, а когда путь оказывается свободен, проскальзывает в комнату и убивает ее. Мотив? Наличные – куча наличных. Никаким иным способом это не объяснишь.
– Разве?
– А что, вы можете?
– Мы только что поминали его послужной список, так? Шантаж. Не следует ли нам остановиться на нем хотя бы ненадолго?
– Вот! Погодите-ка, погодите-ка, – насторожившись, сказал Фокс. Он сделался задумчив и оставался таковым до самого Большого Квинтерна.
Они прибыли в полицейский участок, где Аллейн устроил себе временный штаб в предоставленном ему мини-кабинете рядом с комнатой предварительного задержания. Там стояли стол и три стула, на столе – письменные принадлежности и телефон; это все, что требовалось Аллейну, и он был вполне доволен.
Когда они вошли, сержант в дежурной части говорил по телефону. Увидев Аллейна, он поднял руку и сказал в трубку:
– Одну минутку, мадам. Главный суперинтендант как раз вошел. Подождите, пожалуйста. – Прикрыв трубку огромной ладонью, он обратился к Аллейну: – Это какая-то дама, спрашивает вас. Похоже, она чем-то расстроена. Узнать ее имя?
– Да, пожалуйста.
– Мадам, вы можете назвать свое имя? Да, мадам, он здесь. Как мне вас представить? Благодарю. Оставайтесь на связи, пожалуйста. – И снова прикрыв микрофон: – Это некая сестра Джексон, сэр. Говорит, что это очень срочно.
Аллейн присвистнул, скорчил Фоксу гримасу и сказал, что поговорит с ней из своего кабинета.
В голосе сестры Джексон была невероятная смесь благовоспитанности и подлинного ужаса. Она говорила пронзительным шепотом, задыхалась, вдруг замолкала, а потом поспешно возобновляла свою речь. Начала она с извинений за то, что поступила глупо, но она, мол, боялась того, что он может о ней подумать. А в конце, тяжело выдохнув в трубку, сказала, что она «в шоке» и ей нужно с ним встретиться. По телефону она не может подробно все рассказать.
Глядя на задумавшегося Фокса, Аллейн ответил, что приедет в «Ренклод», на что она, сдавленно вскрикнув, возразила: нет, ни в коем случае, у нее свободный вечер, и она готова встретиться с ним в отдельном кабинете бара «Железный герцог» на окраине Мейдстоуна.
– Там вполне удобно, – дрожащим голосом добавила она.
– Разумеется, – сказал Аллейн. – Когда?
– Около девяти?
– Хорошо, в девять. Не волнуйтесь, сестра. Вы не могли бы мне намекнуть, о чем пойдет речь?
Отвечая, она, судя по всему, вплотную прижала губы к трубке, потому что от ее голоса у него зазвенело в ушах:
– Шантаж.
Он услышал гул приближающихся голосов, и сестра Джексон, перед тем как прервать связь, громко закончила, отодвинув, видимо, трубку на положенное расстояние:
– Хорошо, это будет чудесно. Пока-пока!
– Шантаж, – сказал Аллейн, обращаясь к Фоксу. – Стоило нам упомянуть об этом – и вот, пожалуйста.
– Так-так! Занятно! Думаете, преждевременно называть имя Клода?
– Кто знает? Но вероятность не исключена. Оставляю вас улаживать дела в деревне. Кстати, где Бейли и Томпсон?
