Пришел Фокс и сообщил, что на проводе помощник комиссара.
– Если вы в состоянии говорить, конечно.
– Разумеется, я в состоянии говорить, – ответил Аллейн, отметив про себя, что лучше всего это делать, минимально напрягая нижнюю челюсть. Он едва сдержал крик боли, которой ему стоила эта фраза.
Телефон находился в коридоре возле его комнаты.
– Рори? – послышался в трубке голос помощника комиссара. – Да, я хотел поговорить с вами лично. Что там насчет эксгумации?
– Это не совсем то, сэр.
– Что? Я плохо понимаю, что вы говорите. Звучит так, словно вы разговариваете со своим дантистом, сидя в зубоврачебном кресле.
«Кстати, нелишне бы туда заглянуть, когда появится время», – подумал Аллейн, но вслух только извинился и пообещал говорить разборчивей.
– Полагаю, дело в скобке, которую вам наложили на щеку, мне Фокс рассказал. Болит?
– Не очень, – сердито солгал Аллейн.
– Ну, хорошо. Кто это сделал?
– Если коротко, один идиот с кирпичом в руке.
– Так что там насчет эксгумации, которая не совсем эксгумация? Что я должен сказать министру? Просветите меня.
Аллейн просветил.
– По мне, так звучит чертовски надуманно, – проворчал помощник комиссара. – Надеюсь, вы понимаете, что делаете.
– Я тоже надеюсь, сэр.
– Вы ведь знаете, как я отношусь к предчувствиям.
– Если позволите так выразиться, вы доверяете им не больше, чем я, сэр.
– Ну, ладно, ладно. Тогда вперед. Значит, завтра вечером? Мне жаль, что вы подверглись нападению. Берегите себя.
Превозмогая боль, Аллейн пробубнил:
От самого Лондона и до Данбара
Не сыщется более мощного дара
Дать взбучку, чем у нашего помощника комиссара…
И добавил:
– Ну, все, Фокс, дело сделано.
– Вся деревня будет стоять на ушах. В какое время?
– Завтра поздно вечером. Мы сами превратимся в надгробия, если ничего не найдем.
– А какова наша линия поведения по отношению к местным жителям?
– Бог его знает. Будем надеяться, что они ничего не заметят. Но надежда слабая!
– А что, если сказать, будто кто-то случайно обронил что-нибудь ценное в открытую могилу? Например… например…
– Например – что?
– Я не знаю, – раздраженно ответил Фокс. – Золотые часы?
– Когда? – спросил Аллейн. – И чьи золотые часы?
– Э-э, ну… Брюса? В любой момент до погребения. Понимаю, – признался Фокс, – что звучит не очень убедительно.
– Продолжайте.
– Пытаюсь представить себе это, – сказал Фокс после долгой паузы.
– И что получается?
– Получается смешно.
– Наверное, лучше всего делать все тихо, но если уж они заметят, ничего не говорить. «Полиция отказывается давать комментарии».
– Все как обычно, полагаю: брезент и все прочее? Мне все обеспечить?
– Да, пожалуйста. Про мое лицо, кстати, лучше всего говорить, что это результат стычки с бандой за пределами деревни. Где сержант?
– У себя в участке. Собирается повидаться с Чокнутым Арти.
Аллейн принялся расхаживать по комнате, но выяснилось, что движение болезненно отдается в скулу, поэтому пришлось сесть на кровать.
– Фокс, есть же еще дочь, Прунелла. Мы не должны допустить, чтобы она услышала об этом случайно.
– Всю историю?
– Ей-богу, – сказал Аллейн после долгого молчания, – я вовсе не уверен, что не хочу прибегнуть к вашей нелепой, но спасительной идее о золотых часах или о чем-нибудь в этом роде. Послушайте, я закину вас в деревню, попрошу наведаться к викарию и рассказать ему.
– Какую-нибудь белиберду? Или что? – спросил Фокс.
– Правду, но не всю правду о том, что мы надеемся найти. Надеемся! – повторил он с неприязнью. – Ну и словечко!
– Я понял, что вы имеете в виду. Не желая докучать… – начал было Фокс, но, к его удивлению и удовольствию, Аллейн похлопал его по плечу и сказал:
– Ладно, не суетитесь; толстомордый, но шустрый, как блоха, это я. Поехали.
Он завез Фокса к викарию, а сам поехал дальше по Лонг-лейн мимо просвета в живой изгороди. Посмотрев вверх, на церковь, он увидел трех мальчиков и двух женщин, выходящих из-за алтарного выступа. Была какая-то неловкость в походке женщин и в том, как они неуверенно указывали друг другу на покосившееся надгробие.
«Ну вот, – подумал Аллейн. – Новости уже разнеслись по деревне: полиция что-то ищет возле могилы! Завтра вечером у нас тут выстроится очередь на задние ряды».
Миновав поворот на Стайл-лейн, он поехал дальше, к дороге, которая вела вверх по склону, справа от Мардлинга и слева от Квинтерн-плейса. Киз-лейн, на которой жила Верити Престон, отходила от нее влево. Аллейн свернул на нее, въехал в ворота и обнаружил хозяйку сидящей под липами и разгадывающей кроссворд в «Таймс».
– Я приехал по наитию, – сказал он. – Мне нужен совет, и я думаю, что вы именно тот человек, который может мне его дать. Я не извиняюсь, потому что, в конце концов, в некотором жалком смысле это комплимент. Вы, конечно, можете придерживаться другого мнения.
– Ничего не могу сказать, пока не услышу, в чем дело, как вы понимаете, – ответила Верити. – Проходите, садитесь.
Когда он устроился на стуле, она продолжила:
– Бессмысленно проявлять излишнюю тактичность и делать вид, будто я не замечаю, что у вас с лицом, не так ли? Что случилось?
– Парень и кирпич – вот моя история.
– Надеюсь, парень не местный?
– Помощник вашего садовника.
– Чокнутый Арти?! – воскликнула она. – Не могу поверить!
– Почему же?
– Потому что это не в его характере. Он не агрессивный, просто глупый.
– Вот и Брюс так сказал. Но ведь это и могла быть просто глупость. Вероятно, я оказался на траектории движения его кирпича. Но я хочу попросить совета не насчет Чокнутого Арти, а насчет вашей крестницы. Она по-прежнему живет в Мардлинге?
– Она вернулась домой после похорон. Сейчас вот припоминаю, что она собиралась завтра в Лондон на неделю.
– Хорошо.
– Почему – хорошо?
– Вам это будет неприятно, знаю. Вы, должно быть, испытали большое облегчение вчера, когда все это закончилось, – было бы странно, если бы не испытали. Благополучно похоронили, и дело с концом, слава богу. После похорон всегда испытываешь такое чувство, каким бы глубоким ни было горе, не так ли? Прунелла тоже наверняка его испытывает, как вы думаете?
