– Не уверен, что до них вообще дойдет дело.
– Посмотрим. Если что, сами потом съедим, дома. Вы ведь приедете к нам на ужин? Вы с Трой? И мистер Фокс, само собой разумеется?
– Джулия, – сказал Аллейн, – мы с Фоксом – полицейские при исполнении, и как бы вкусны ни были сэндвичи с лангустами, вряд ли мы сможем принять ваше любезное приглашение. А теперь, будьте добры, займите первый ряд, только не обвиняйте меня потом в том, что увидите. Вход вон там, справа.
– Ах, да! Понятно. Простите.
Аллейн подождал, пока Фарамонды уйдут, и заглянул в полицейский фургон. Впереди сидели Планк и Мосс, а Криббидж и совсем юный констебль сзади сторожили Ферранта и Сида Джонса. Полицейские были в штатском.
– Дождетесь, пока все зайдут, и сядете сзади, ясно? Если мест не будет, будете стоять.
– Да, сэр, – отрапортовал Планк.
– Где остальные?
– Уже внутри, мистер Аллейн. Сели поближе к сцене. Там еще один полицейский из центра, как вы и велели. За дверью черного хода.
– Как тут наши два «сокровища»?
– Феррант чудит, мистер Аллейн. Не идет на контакт со следствием. Разговаривает только с Джонсом, да и то ругательствами. Врач приходил к Джонсу перед отъездом и дал ему уменьшенную дозу. Он тоже здесь.
– Хорошо.
– Говорит, мистер Харкнесс ему звонил, просил что-нибудь для бодрости, однако, похоже, и сам уже что-то принял.
– Где доктор Кэри?
– Внутри. Только что зашел. Просил передать вам, что психическое состояние Харкнесса неустойчивое, но он вменяем.
– Спасибо. Ладно, пошли, Фокс.
Они присоединились к людскому ручейку, огибающему конюшню и движущемуся по дорожке к старому амбару.
Сразу за дверью на входе стоял человек с блюдом для сбора пожертвований. Выудив из карманов мелочь, Аллейн спросил, нельзя ли ему кратко побеседовать с мистером Харкнессом, на что ему ответили, что Брат Кас молится в своей комнате и никого не принимает.
– Аллилуйя, – добавил мужчина, очевидно таким образом благодаря за пожертвование.
Аллейн и Фокс нашли свободные места в середине зала. Дополнительные стулья и деревянные ящики, очевидно, были принесены местными жителями из дома. «Паства» состояла, в основном, из жителей Коува и окрестных деревень и группки более модно одетых визитеров – очевидно, приехавших из Маунтджоя, а может, и просто любопытных туристов. Аллейн узнал несколько посетителей «Трески и бутылки». Там же, в четвертом ряду сидела миссис Феррант с непроницаемым лицом, а рядом с ней – малыш Луи.
Чуть дальше впереди, похожие на орхидеи на капустной грядке, сидели Фарамонды, демонстрируя безукоризненные манеры.
На трех первых рядах, судя по всему, сидели сами «братья». Держались они по-хозяйски и время от времени важно поглядывали в свои брошюрки.
Все актеры знают, что публика создает свою собственную атмосферу, которая ощущается в зале подобно отчетливому запаху. Так вот, от собравшейся в амбаре публики исходило тревожное ожидание.
Напряжение усилилось, когда к фисгармонии подсела худая бледная дама и принялась извлекать из нее надрывные, невообразимо фальшивые звуки.
«Соберемся у реки? – приглашала фисгармония собравшихся. – У прекрасной, прекрасной реки-и-и?»
[57]
Благодаря этому вступлению, Планк с помощником незаметно провели в амбар арестантов. Их силуэты мелькнули в застекленном списке членов секты «Избранные братья».
Планк усадил своих «спутников» на скамье у задней стены.
Аккорды достигли мощного крещендо, и в конце зала открылся занавес. На возвышении стоял стол, за ним сидели шестеро мужчин – по три с каждой стороны от пустого стула в центре, очевидно предназначенного для главного действующего лица. По знаку одного из «Избранных братьев» публика встала.
В полной тишине, которая последовала за последней оглушительной руладой фисгармонии, из комнатушки за возвышением вышел мистер Харкнесс.
Хотя обстановка в целом не располагала к театральным эффектам, такой эффект, несомненно, был достигнут.
В черном костюме, черной рубашке и черном галстуке, однако с покрасневшими глазами, лицом в красных пятнах и дрожащими руками, мистер Харкнесс, тем не менее, выступил импозантно, и если бы был актером, то сорвал бы овации. Как и ожидалось, он опустился на стул в центре и сидел неподвижно все время, пока звучали гимны и молитвы. Кстати, молитвы – импровизированные – возносились крайне эмоционально по очереди каждым из шести братьев, которых позже Планк назвал «дружками Каса».
Когда вступительная часть закончилась и все вновь заняли свои места, Касберт Харкнесс встал со стула, намереваясь обратиться к аудитории. Не меньше минуты он просто стоял с опущенной головой и закрытыми глазами в полной тишине – только губы шевелились – очевидно, молился. Ожидание становилось невыносимым.
С первых же слов атмосфера в зале стала еще более напряженной.
– Братья! – воззвал проповедник. – Настал Судный день. В глазах нашего Великого Создателя все мы грешники. Грехи наши тяжки, и смыть их можно лишь кровью. Мы совершали мерзости. Неправедность наша смердит пред Всевидящим Господом. Никакими рангами и чинами не скрыть скверну, распутство и разврат. И убийство.
Его слова будто бы задели некий общий нерв аудитории – все до единого слушатели замерли. Да и сам он словно встал по стойке «смирно» – расправил плечи, поднял подбородок и выпятил грудь.
– Убийство! – взревел мистер Харкнесс. – Среди нас убийца, братья, здесь, в храме добродетели. И я открою вам имя его. Черное знание, подобно змее, таилось в моем сердце. Я сражался с ангелом тьмы, я мучился муками обреченных, но услышал глас вечного суда и теперь открою вам истину.
Он резко замолчал и диким взглядом обвел присутствующих. Затем поднял правую руку и указал на последний ряд.
– Грех! Все кругом погрязло в грехе! Утаивающий грех носит змею в сердце. Я обвиняю Сидни Джонса…
– Отстань от меня! – взвизгнул Сид. – Заткнись!
Все повернулись к нему. Слышно было, как сержант Планк просит сохранять спокойствие. Харкнесс же все громче выкрикивал ветхозаветные проклятья. Его указующий перст переместился.
– Гилберт Феррант! Горе тебе, Гилберт Феррант…
Теперь уже половина слушателей смотрела не на сцену, а на последний ряд.
– Горе тебе, Гилберт Феррант. Прелюбодей! Торговец запретными плодами!
