Верити не стала делать ничего подобного. Она пошла быстро и, приблизившись на расстояние, с которого ее уже было слышно, крикнула:
– Вот ты где!
Сибил пока располагала тем преимуществом, что ее глаза были скрыты за огромными солнцезащитными очками. Она помахала рукой, улыбнулась и с притворным то ли изумлением, то ли восторгом протянула руки к Верити, а когда та подошла, раскрыла ей свои объятия.
– Верри, дорогая! – воскликнула она. – Ты все-таки приехала. – Она указала ей на полотняный садовый шезлонг, секунду-другую пристально смотрела на нее, от чего Верити почувствовала неловкость, а потом уже другим голосом спросила: – Чья это машина? Нет, не отвечай. Это машина Гидеона Маркоса. Он привез вас обеих. Ничего не нужно говорить. Они помолвились!
В некотором роде Верити испытала облегчение, проницательность Сибил обрадовала ее.
– Ну… да, – сказала она, – помолвились. И честно признаться, Сиб, в этом нет ничего дурного.
– В таком случае, – возразила та, исчерпав запас сердечности, – почему они ведут себя подобным образом? Прячутся в машине и посылают тебя заранее меня «обработать»? Разве так ведут себя цивилизованные молодые люди? Пру никогда не поступила бы так по собственной инициативе. Это он ее уговорил.
– Все как раз наоборот. Он был решительно настроен сообщить тебе все сам.
– Какая наглость! Грубый напор. Понятно, откуда в нем это.
– Откуда?
– А черт его знает.
– Ты только что сказала, что ты знаешь.
– Не придирайся к словам, дорогая.
– Не могу понять, что – кроме безотчетной неприязни – ты имеешь против Гидеона? Он умен, респектабелен, явно богат…
– Да, но каково его происхождение?
– …и – что самое важное в этой ситуации – он кажется очень порядочным молодым человеком, который любит Пру.
– Джон Свинглтри предан ей. Беззаветно предан. И она уже начинала… – Сибил запнулась, потом решительно закончила: – …испытывать к нему симпатию.
– Ты имеешь в виду лорда Свинглтри?!
– Да, и нечего говорить о нем в таком тоне.
– Я не говорю о нем ни в каком тоне. Сиб, они там ждут, чтобы подойти к тебе. Будь снисходительна. Иным ты ничего не добьешься.
Сибил помолчала и ответила:
– Знаешь, что я думаю? Это сговор между ним и его отцом. Они хотят прибрать к рукам Квинтерн.
– О господи, Сиб, дорогая!
– Да-да. Вот подожди – сама увидишь.
Это было сказано со всей ее былой напористостью, упрямством и в то же время с легкой тоской и безразличием в голосе. У Верити создалось впечатление, что на самом деле Сибил не так уж и возражала против помолвки своей дочери. В ее тоне слышалась удивительная смесь неуверенности и подавляемой радости, почти торжества.
Ее пухлая ручка, потянувшаяся к очкам, дрожала. Сибил сняла очки, и у Верити холодок пробежал по спине.
Лицо подруги было совершенно гладким, словно его отутюжили, и лишенным всякого выражения. Огромные фарфорово-голубые глаза можно было принять за глаза куклы.
– Ладно, – сказала она. – Пусть это будет на твоей совести. Зови их. Я не буду устраивать сцен. Но предупреждаю тебя: я никогда не смирюсь. Никогда.
Верити вдруг испытала прилив сострадания.
– Может, немного подождать? – спросила она. – Как ты себя чувствуешь, Сиб? Ты мне еще не рассказала. Тебе лучше?
– Намного. Намного лучше. Бейзил Шрамм – просто чудо. У меня никогда не было такого врача, как он. Честно. Он так все понимает! Думаю, – в голосе Сибил послышалось блаженство, – он страшно разозлится, когда узнает об этом визите. Он не разрешает мне расстраиваться. Я рассказала ему о Противном Клоде, и он сказал, что я ни под каким предлогом не должна с ним встречаться. Он мне это просто приказал. Верри, он действительно чудо, – повторила Сибил.
Пылкость этого панегирика никак не отразилась ни на ее лице, ни в голосе. Тем не менее она продолжала говорить, делясь сплетнями насчет Шрамма, его терапевтических методов, его помощницы сестры Джексон, которая – самодовольно добавила Сибил – бесится из-за того, что он уделяет ей, Сибил, столько внимания.
– Ревнует! – сказала она. – Но не волнуйся, я ее заткнула.
– Ну так, – вставила Верити, сглатывая тревожный ком, – может, мне сказать этим двоим, что ты сначала хочешь поговорить с Пру наедине?
– Я встречусь сразу с обоими, – заявила Сибил. – Прямо сейчас.
– Тогда мне их привести?
– А ты не можешь просто помахать им? – капризно спросила она.
Поскольку больше ничего не оставалось, Верити вышла на солнце и сделала знак рукой. Рука Прунеллы ответила на него. Потом девушка вышла из машины, за ней Гидеон, и они быстро стали пересекать лужайку. Верити понимала, что Сибил будет внимательно следить, не успеют ли они перекинуться с ней хоть несколькими словами, поэтому не пошла им навстречу, а осталась ждать на месте. Когда они проходили мимо, она тихо шепнула: «Все непросто. Не расстраивайте ее».
Прунелла бегом бросилась к матери. Она опустилась перед ней на колени, заглянула в глаза и после небольшой заминки поцеловала ее.
– Мамочка, дорогая, – сказала она.
Верити вернулась в машину и стала наблюдать за троицей под оранжевым навесом. Можно было подумать, что их специально усадили там, чтобы позировать для картины – например, для картины Трой Аллейн. Послеполуденный свет, рассеянный и переменчивый, делал очертания фигур зыбкими, казалось, что они немного дрожат и парят в воздухе. Сибил снова надела очки, так что, подумала Верити, возможно, Пру ничего и не заметит.
Вот задвигался Гидеон. Он встал возле стула, на котором сидела Сибил, и поднес ее руку к губам. «Это должно ей понравиться, – отметила Верити, – и означать, что она сдалась, но я так не думаю».
Сидеть в машине было невыносимо, и она, решив прогуляться, вышла за главные ворота. По подъездной аллее прохаживались люди. Среди них выделялись двое мужчин, один из которых нес большую корзину с лилиями. На нем были твидовый костюм для загородных прогулок и шляпа, делавшие его облик весьма изысканным. Верити была потрясена, узнав в нем Брюса Гарденера в его лучшем наряде. Сибил сказала бы, что он «исключительно респектабелен».
Но еще большим шоком для Верити было, когда она осознала, что его шаркающий хилый спутник – это Клод Картер.
VI
Когда Верити была девочкой, в течение недолгого времени существовало повальное увлечение тем, что называли «стишками-ужастиками», – шутливые куплеты вроде: «Пропали очки у тетушки Мод, решила она: вор шалит-пристает» дети исполняли, изображая жеманную даму, к которой подкрадывается бандит в маске.
Почему она вспомнила сейчас это ребяческое зубоскальство? Почему вдруг увидела старую подругу в непосредственной опасности, почувствовала, будто той грозит нечто неопределенное, но гораздо более страшное, нежели неприятности, которые мог навлечь на нее Клод Картер? Почему Верити показалось, что день, ставший вдруг невыносимо душным, смыкается вокруг Сибил? Почудилась ли ей та странная неподвижность в лице подруги?
