– А доктор Шрамм, очевидно, и диагноза такого не ставил.
Рано или поздно это должно было случиться. Вот и прозвучало его имя.
– Вы знакомы с доктором Шраммом? – непринужденно спросил Аллейн.
– Да.
– Хорошо его знаете?
– Нет. Я знала его очень давно, но мы надолго совершенно потеряли друг друга из виду.
– А недавно вы его видели?
– Мы встретились один раз на званом ужине несколько месяцев тому назад. В Мардлинге – поместье, принадлежащем мистеру Николасу Маркосу. Кстати, это с его сыном помолвилась Прунелла.
– Тот самый миллионер Маркос?
– Миллионер ли он, я не знаю. Хотя он производит впечатление чрезвычайно богатого человека.
– Миллионер, коллекционирующий живопись, – подсказал Аллейн, – если это вам о чем-то говорит.
– Да, он покупает картины. Например, недавно приобрел одну из картин Трой.
– Значит, это он, – сказал Аллейн. – Она назвала ее «Разные наслаждения».
– Но… откуда вы… А, понимаю, вы уже побывали в Мардлинге.
– Нет. Просто художница – моя жена.
– «Все чудесатее и чудесатее»
[86], – произнесла Верити после длинной паузы.
– Вам так кажется? Не совсем понимаю – почему.
– Я хотела сказать – как чудесно. Быть женатым на Трой.
– Ну, во всяком случае, нам нравится, – заметил Аллейн. – Но позвольте мне вернуться к нашему делу.
– Конечно, пожалуйста, – ответила Верити, испытав неприятное ощущение под диафрагмой.
– На чем мы остановились?
– Вы спросили меня, знакома ли я с Бейзилом Смитом.
– Смитом?
– Нужно было сказать Шраммом, – быстро поправилась Верити. – Кажется, Шрамм – девичья фамилия его матери, и кажется, она хотела, чтобы сын носил ее. Что-то подобное он сам говорил.
– Когда это случилось, у вас есть догадки?
– Могу сказать только, что это произошло после того, как мы с ним потеряли друг друга из виду, а это произошло, насколько я помню, в тысяча девятьсот пятьдесят первом году, – ответила Верити, надеясь, что ее ответ прозвучал легко и естественно.
– Как долго была с ним знакома миссис Фостер?
– Не очень долго. Они познакомились на том же званом ужине. Но, – быстро добавила Верити, – она уже много лет время от времени ездила отдохнуть в «Ренклод».
– Тогда как он начал там практиковать только в апреле, – заметил словно бы невзначай Аллейн. – Вам он нравится? Приятный человек?
– Как уже сказала, я виделась с ним всего один раз.
– Но вы знали его прежде.
– Это было… так давно.
– Мне кажется, он вам не слишком нравится, – пробормотал себе под нос Аллейн. – Или, возможно… но это неважно.
– Мистер Аллейн, – произнесла Верити громко, но, к большому своему сожалению, с дрожью в голосе, – я знаю, что было в завещании.
– Я так и думал.
– И, вероятно, мне следует сказать: такое завещание Сибил могла написать и когда угодно в прошлом, если бы находилась в сильно расстроенных чувствах. В состоянии гнева она могла завещать что угодно кому угодно, кто в тот конкретный момент пользовался ее благосклонностью.
– А делала ли она нечто подобное в прошлом, насколько вам известно?
– Вероятно, в прошлом у нее для этого не было достаточно серьезного повода.
– Или она не была так сильно увлечена?
– О, – сказала Верити, – она часто увлекалась. Взять хотя бы это непомерное наследство, которое она оставила Брюсу.
– Брюсу? Ах да. Садовнику. Кажется, она его очень высоко ценила? Преданный и надежный слуга? Так?
– Он прослужил у нее около полугода, мужчина средних лет – весьма напоминает самые сомнительные страницы из Джеймса Барри
[87], но Сиб считала, что ей его бог послал.
– Для возделывания ее сада?
– Да. Он и за моим садом ухаживает.
– Восхитительно. Вы в нем тоже души не чаете?
– Нет. Но должна заметить, что со временем он стал нравиться мне больше. Он нянчился с Сибил. Раз в неделю навещал, возил цветы, и я не думаю, что он лебезил перед ней. Полагаю, он просто разыгрывал спектакль, как гид из Эдинбургского замка, проливающий слезы над королевой Марией.
– Никогда не слыхал о сентиментальных гидах по Эдинбургскому замку.
– Они несут чепуху. Когда не клеймят Вильгельма и Марию, они подбираются к вам все ближе и ближе, у них в глазах стоят слезы, и они оплакивают несчастную судьбу Марии, королевы Шотландии. Конечно, может, мне просто не повезло. Брюс по сравнению с ними гораздо менее разговорчив. Он немного перебарщивает, изображая любовь к природе, но, вполне возможно, лишь потому, что его работодатели именно этого от него ждут. А вообще-то он действительно садовник по призванию.
– И он навещал миссис Фостер в «Ренклоде»?
– Он был там и в тот день…
– …когда вы посетили миссис Фостер.
Верити рассказала ему, как встретилась с садовником в парке возле отеля, как сообщила ему, что Сибил не сможет с ним повидаться, и как Прунелла позднее предложила, чтобы он оставил цветы у дежурного администратора.
– И он оставил?
– Думаю, да. Полагаю, что они оба уехали на следующем автобусе.
– Оба?
– Я забыла упомянуть Противного Клода.
– Кого?
– Это ужасный пасынок Сиб.
Верити описала Клода, избежав упоминаний о его наиболее сомнительных деяниях, просто как слабохарактерного бродягу. Она все время повторяла себе, что должна быть начеку с этим нетипичным полицейским, в обществе которого чувствовала себя неуместно болтливой. «Еще немного, – думала она, – и я расскажу ему о том эпизоде из прошлого, о котором никогда никому не рассказывала и который все еще навязчиво царапает мне память».
Она взяла себя в руки. Аллейн спросил, является ли Клод сыном второго мужа Сибил.
– Нет, он сын ее первого мужа, Мориса Картера. Она вышла за него в семнадцатилетнем возрасте. Тот был очень молодым вдовцом. Его первая жена умерла при родах, оставив Клода, который воспитывался у бабушки с дедушкой. Боюсь, они его совсем не любили. Вероятно, если бы любили, он вырос бы другим, но так уж случилось. А потом Морис женился на Сиб, которая служила тогда в Женском вспомогательном подразделении Военно-морских сил Великобритании где-то в Шотландии. Неожиданно получив отпуск, он приехал в Квинтерн – Квинтерн-плейс – это ее родовой дом, как вы знаете, – и попытался дозвониться ей, но не смог и решил написать записку. Тем временем его срочно вызвали в Лондон. Воинский эшелон, на который он сел, попал под бомбежку, и Морис был убит. Она получила записку уже после его смерти. Печальная история, правда?
