В качестве постскриптума к этому наблюдению Аллейн подумал, что доктор Шрамм выглядит как тяжелый, хотя и контролирующий себя пьяница.
Медсестра покинула их.
– Простите, что заставил вас ждать, – сказал доктор Шрамм. – Садитесь, пожалуйста. – Он взглянул на визитку Аллейна, потом на него самого. – Как прикажете обращаться к вам – суперинтендант, мистер или просто Аллейн?
– Это не имеет никакого значения, – ответил Аллейн. – А это инспектор Фокс.
– Садитесь, садитесь же.
Они сели.
– Так в чем дело? – спросил доктор Шрамм. – Только не говорите, что это опять насчет того несчастного происшествия с миссис Фостер.
– Боюсь, именно так. Просто мы обязаны – надеюсь, вы это понимаете – выяснить все до конца.
– Ну да. Конечно.
– Местная полиция попросила нас подключиться к расследованию этого дела. Простите, но мы обязаны пройтись по следам, которые, как вам наверняка кажется, уже исследованы ad nauseam
[93].
– Что ж… – Он поднял безупречно ухоженные руки и уронил их. – Нужно так нужно, – сказал он и рассмеялся.
– Ну и славно, – согласился Аллейн. – Насколько я знаю, в ее комнате ничего не трогали с момента ее смерти? Она заперта и опечатана?
– Разумеется. Ваши местные коллеги просили об этом. Честно признаться, это создает неудобство, но ничего.
– Это уже ненадолго, – бодро пообещал Аллейн.
– Рад слышать. Я провожу вас в ее комнату.
– Но прежде мне хотелось бы коротко переговорить с вами.
– Вот как? Да, конечно.
– Я хотел бы узнать, вызывало ли у вас, хоть отчасти, сомнения общее состояние здоровья и душевный настрой миссис Фостер.
Движения Шрамма немедленно приобрели некую скованность.
– Я неоднократно заявлял ее адвокатам, коронеру и полиции, что здоровье миссис Фостер улучшилось и она пребывала в прекрасном настроении, когда я видел ее в последний раз, перед отъездом в Лондон.
– А когда вы вернулись, она была мертва.
– Совершенно верно.
– Вы ведь не диагностировали у нее болезнь Паркинсона, не так ли?
– Именно так.
– Доктор Филд-Иннис полагал, что у нее была эта болезнь в начальной стадии.
– И, разумеется, он имеет право на собственное мнение. В любом случае это не подтвержденный диагноз. Насколько мне известно, доктор Филд-Иннис рассматривает его всего лишь как вероятный.
– Сэр Джеймс Кёртис тоже.
– Весьма возможно. Я не являюсь специалистом по болезни Паркинсона и готов склониться перед их суждением. Конечно, если кто-то намекнул миссис Фостер…
– Доктор Филд-Иннис энергично утверждает, что не делал этого.
– …тогда, безусловно, у нее могла возникнуть причина для беспокойства, депрессии…
– Вам не показалось, что она была встревожена, угнетена?
– Нет.
– А наоборот?
– Наоборот. Да, пожалуй. Она была…
– Да?
– В особенно хорошей форме, – закончил доктор Шрамм.
– И тем не менее вы уверены, что это было самоубийство?
Декоративные часы на письменном столе доктора Шрамма отсчитали секунд пятнадцать, прежде чем он заговорил снова. Подперев подбородок сцепленными ладонями и поджав губы, он посмотрел на Аллейна. Игнорируемый им мистер Фокс тихо кашлянул.
Решительно рубанув рукой, доктор Шрамм хлопнул по столу ладонями и откинутся на спинку кресла.
– Я надеялся, – сказал он, – что до этого не дойдет.
Аллейн ждал.
– Я уже сказал, что она находилась в особенно хорошей форме. Это было преуменьшение. У меня были все основания предполагать, что она впервые за множество лет чувствовала себя такой счастливой.
Он встал, пристально глядя на Аллейна, и громко произнес:
– Она была помолвлена и собиралась выйти замуж.
Складки, пролегавшие между ноздрями и уголками губ, растянулись в подобии улыбки.
– Я ездил в Лондон, – пояснил он, – чтобы купить кольцо.
IV
– Разумеется, я понимал, что это может выйти наружу, – продолжил доктор Шрамм, – но надеялся избежать этого. Она очень беспокоилась о том, чтобы до поры до времени держать в тайне нашу помолвку. Сама мысль о чем-то вроде… посмертного оглашения на следствии, казалась мне недопустимо бестактной. Понятно, какой шум поднялся бы в прессе и какие сплетни поползли бы в округе. Мне, повторяю, была отвратительна сама мысль об этом.
Он начал энергично шагать туда-сюда по комнате, расправив плечи, словно солдат на плацу.
– Я не ищу себе оправдания. Все это было для меня чудовищным шоком. Не могу поверить, что это самоубийство. Особенно когда вспоминаю… Если только что-то совершенно невообразимое случилось между тем, как мы с ней попрощались, и моим возвращением.
– Персонал вы, конечно, опросили?
– Конечно. Она поужинала в постели, потом смотрела телевизор. Чувствовала себя замечательно. Вы, разумеется, видели протоколы дознания и все это знаете. Официант забрал у нее поднос около половины девятого. Она была в ванной, он слышал, как она там поет. А после этого – ничего. Никаких сведений до тех пор, пока я не вернулся и не нашел ее.
– Это, должно быть, оказалось для вас страшным ударом.
Шрамм издал короткий звук, обычно выражающий презрение.
– Можно и так сказать. – И вдруг неожиданно добавил: – А почему вас сюда вызвали? Что это означает? Послушайте, вы что, подозреваете грязную игру?
– А вам такая идея не приходила в голову? – поинтересовался Аллейн.
– Конечно. Поскольку в самоубийство поверить невозможно, идея приходила. Но и в это невозможно поверить. Обстоятельства. Факты. Всё. У нее не было врагов. Кому понадобилось бы это делать? – Он осекся. В лице появилось выражение… чего? Озлобленности? Насмешки? Казалось, он глумился над самим собой.
– Но она бы… – произнес он, – я уверен, что она не…
– Не?..
– Неважно. Это глупо.
– Вы думаете, что миссис Фостер в конце концов доверилась кому-то и рассказала о вашей помолвке?
Шрамм уставился на Аллейна и ответил:
– Именно. Ведь в тот день у нее были посетители, как вам, безусловно, известно.
– Ее дочь, жених ее дочери и мисс Престон.
– И садовник.
– А разве он не оставил цветы у дежурного администратора и не уехал, не повидав миссис Фостер? – спросил Аллейн.
