С той поры, как Наумов стал товарищем декана, на нашем факультете начали возникать небывалые раньше трения и даже интриги, и лидером в них всегда бывал Наумов. Он приобрел некоторое влияние на факультете в связи с тем, что я доживал свои дни по роли декана, так как оставался в Москве, а Наумов по роли заместителя декана должен был руководить факультетом в Ташкенте. Поэтому Наумов становился все развязнее и даже иногда угрожал мне:
— Не поднимайте такого-то вопроса, потому что все равно я его провалю на факультетском заседании.
Между прочим, Наумов как-то странно подружился с заведующим финансовой частью Н. С. Арсеньевым, и они постоянно хвалили друг друга. Впоследствии эта дружба еще дала о себе знать.
В другом роде беспокойство причинял А. А. Борзов. Это был просто идейный фантазер. Заседания он посещал редко, и в деловой работе участия почти не принимал. Но, когда появлялся на заседании, любил экспромтом поднимать разные сложные вопросы, по которым потом деканату приходилось много работать, чтобы под конец показать факультету их неосновательность или неисполнимость. А между тем и время, и труд затрачивались зря. Поэтому появление Борзова на заседании всегда меня смущало — сейчас будет поднят какой-нибудь фантастический вопрос…
Очень полезными оказались в факультетской работе несколько молодых членов, которые серьезно решили ехать и работать в Ташкенте: Э. К. Эпик, В. М. Комаревский, П. А. Баранов и др.
Фильтровка
Чем дальше, тем яснее мне становилось, что сотенный состав университетского совета — лишь фикция. В него, между прочим, входило немало пожилых профессоров или таких, которые были окончательно устроены в Москве и которые столицу на Ташкент, конечно, не променяют. Ясно было, что они зачислились профессорами Туркестанского университета, не покидая своих московских постов, только номинально, чтобы получать лишнее жалованье. Они скрывали свои намерения, но разгадать их труда не было. Мой пример — открытое заявление, что в Ташкент я не поеду — последователей не приобрел.
Я боялся, что, когда настанет момент двинуться в Ташкент, вместо сотенного состава видной профессуры, которую с таким нетерпением ждут в Ташкенте, окажется аравийская пустыня. Выйдет большой скандал…
Поэтому я стал настаивать в совете, чтобы была произведена окончательная анкета — кто едет и кто нет. При этом заявившие о намерении ехать уже являлись бы морально обязанными пред университетом исполнить свое обещание.
Мое предложение встретило сначала резкую оппозицию и в правлении, и в совете. Особенно горячился молодой профессор биологии С. И. Огнёв:
— Неужели, — восклицал он, — профессора такие монстры, что, пообещав поехать в Ташкент, они после от поездки откажутся!
Тем не менее мое предложение было настолько правильным, что сопротивление было сломано. Совет постановил произвести анкету именно по предложенной мною форме. В этом решении я встретил горячую поддержку со стороны молодежи, решившей ехать. Пожилые же до конца сопротивлялись.
Анкета была произведена, и результат оказался трагическим. Почти все профессора отказались ехать и между ними наши столпы, более всего ораторствовавшие на собраниях. Одним из первых отказался С. И. Огнёв… Осталась, главным образом, молодежь и только десятка полтора более пожилых. Это была своего рода катастрофа, но хоть стало явным то, что скрывалось.
На нашем факультете в числе отказавшихся были: Л. К. Лахтин, В. А. Костицын, А. А. Сперанский, К. И. Мейер, А. А. Борзов, петроградский механик Колосов и др.
Мы начали спешно заполнять образовавшиеся бреши, и кое-что сделали. Все же в Ташкенте, где студенты следили за движением первого нашего эшелона и где публика собралась на вокзал торжественно встречать известных профессоров, испытали разочарование, увидев почти исключительно молодежь.
Переезд в Ташкент
А ехать в Ташкент, несомненно, было пора. Более чем двухлетнее сидение университета в Москве раздражало общественные круги в Ташкенте. Ждут, ждут, газеты без конца болтают об образовавшемся университете, а его все нет и нет.
Естественно, что на месте стало нарождаться и расти оппозиционное нам настроение. Оно стало принимать и реальные формы. Сначала сформировался народный университет
[164], который стал проявлять определенную тенденцию объявить себя настоящим научным университетом, именно — долгожданным туркестанским университетом. Затем стали образовываться суррогаты факультетов: высшая медицинская школа, восточный институт, военный факультет, агрономическая высшая школа… Профессорами в них стали местные педагоги, врачи, офицеры Генерального штаба, агрономы… Они стали ревниво относиться к ожидаемым москвичам, которые могли их дисквалифицировать и обратить в первобытное состояние. Они и поддерживавшая их общественность уже мало хотели прибытия московской организации:
— У нас уже есть университет, и никакого другого нам не нужно!
Возникла угроза трений, коллизий, при которых местная власть, вероятно, стала бы на сторону своих, а теперь вся власть была на местах. Сформированный нами университет мог отцвести, не расцветши.
Приезжавшие из Ташкента своими рассказами все более и более подтверждали основательность подобных опасений. Эта опасность была осознана нашим советом, и мы стали готовиться к отправке первого эшелона. Вот тут вспомнили и оценили мою предусмотрительность с анкетой: могло бы случиться, что некого было бы и отправлять…
Первый эшелон был наконец сформирован. Он занял целый санитарный поезд. По преимуществу ехали профессора и преподаватели медицинского факультета, а также отдельные представители других факультетов, вместе с их семействами. Несколько вагонов заняли под имущество — оборудование университета.
Комендантом поезда мы назначили проф. П. П. Ситковского, который много сделал по организации эшелона, умело одаривал, кого нужно, бутылками со спиртом.
Накануне отъезда устроили в поезде фестиваль, на который пригласили местные власти: начальника Брянского вокзала, комиссара этой станции, несколько коммунистов рангом поменьше, но которые могли нам повредить… Затем в ужине участвовал и остающийся персонал университета.
По условиям того времени этот ужин был явлением выдающимся. На нем были в изобилии водка и даже, для избранных, несколько бутылок вина. В ту пору спирт и вино были недостижимым для простых смертных запретным плодом. Мы же водку сфабриковали из запасов спирта, отпущенных на химические и медицинские наши лаборатории. Составлением водки из спирта занялся Наумов со своими молодыми помощниками, и очень скоро выяснилось, что Наумов пробовал каждый раствор: он едва лепетал языком.
Труднее было с вином, его запасы поступали в распоряжение Комиссариата здравоохранения. Им в изобилии пользовались партийцы из влиятельных. Остальные могли им воспользоваться только по протекции или для медицинских целей. Ситковскому удалось получить партию вина для медицинских целей — на время путешествия санитарного поезда до Ташкента.
