Архангельский садится. Жидкие аплодисменты.
— Читать в сердцах, — беру я слово, — пытались и раньше, в отошедшие времена старого режима. Но раньше таким делом занимались стыдливо, потому что поиски в сердце ничьими симпатиями — всеми вашими также, господа, — не пользовались. Теперь это делают открыто, и уже безо всякого стеснения. Но надо хоть уметь заниматься таким делом. А вот оратор Архангельский высказал, например, что именно моему сердцу мил Керенский… Плохо он прочел в моем сердце… Я прямо и открыто заявляю: «Для меня будет большим праздником, когда я узнаю, что Керенский болтается на веревке!»
Гром аплодисментов покрыл мои слова. В них ярко выразилось общее негодование на режим Керенского как приведший к большевизму; но присутствующие коммунисты едва ли это поняли. Архангельский недоумевающе развел руками и стал переглядываться со своими.
— Что же касается науки, — продолжал я, — то она требует к себе любовного и внимательного отношения. Тогда она будет для вас матерью… При том же отношении и при тех требованиях, — обращаюсь я прямо к Архангельскому, — которые исходят от вас и ваших единомышленников, она будет для вас только наемницей. И этого вы, конечно, заслуживаете!
Снова аплодисменты и возгласы: «правильно!», «верно!» — покрывают вагон. Но затем все покрывается пьяными возгласами, почти ревом Наумова… Кричу и я:
— Да уймитесь вы, Сергей Николаевич! Господа, уведите профессора Наумова в купе!
Его уводят.
Через несколько минут выступает К. В. Хрущов. Почему-то он счел нужным зарекомендовать себя перед властью. Его речь если и не красна, как у Димо, все же достаточно розова. Он хвалит отношение к науке советской власти.
Коммунисты довольны, впечатление от моего выступления смягчается.
— Вишь, хоть и старик, а понимает! — кричит черноусый комиссар.
Хрущов сконфуженно улыбается. У него волосы с проседью, но по годам он стариком себя еще может и не считать.
Ужин кончился. Распростившись с уезжающими, мы, провожаемые служащими вокзала, проходим через зорко оглядывающие нас караульные посты чекистов.
Представительство в Москве
Еще задолго до окончательного переезда университета в Ташкент у нас стали высказываться мысли, что нельзя оставить организационную работу в центре недоделанной. Поэтому решили оставить в Москве орган, которому дали наименование «представительство университета в Москве». Задачами представительства являлось: во-первых, пополнять университет научными силами и научным инвентарем, во-вторых, представлять университет в сношениях с властью, чтобы не попасть сразу же в полную зависимость от местной власти.
Форму представительству мы придали такую: в него входит по одному представителю от каждого факультета, возглавляет же его избранный советом председатель. Каждый из членов совета во время пребывания в Москве тем самым является членом представительства. При последнем находится перешедший от университета технический и библиотечный аппараты.
Перед окончательным отъездом университета был избран и личный состав представительства: председателем и вместе с тем и представителем физико-математического факультета был избран я; представителем медицинского факультета — Сергей Ионович Чечулин, — еще молодой человек, но очень энергичный и ловкий, особенно по части разных раздобываний инвентаря и факультетского оборудования; от технического факультета прошел инженер Герценштейн, один из ставленников и приверженцев И. Г. Александрова, а потому стоявший в оппозиции к водворившемуся порядку, хотя и скрывавший эту оппозицию, пока не наступал удобный случай ее проявить, за мягкими кошачьими манерами. От других факультетов, кроме военного, пока представителей еще не было. С военным же было так: формально представителем остался генерал Снесарев, но он потребовал, во-первых, назначения своим постоянным заместителем в представительстве В. Н. Готовского, а во-вторых, сохранения организационной факультетской ячейки. О действующих лицах этой ячейки будет сказано в следующей главе. Просьба Снесарева была уважена, и постоянным членом представительства стал Готовский. Наконец в качестве члена совета университета в состав представительства постоянным фактически членом его вошел Л. С. Берг.
При самом начале деятельности представительства произошел инцидент, в котором значительная доля вины ложилась на меня.
Формировался последний эшелон университета. Комендантом его был назначен проф. Лебединский, а с поездом ехали С. Н. Наумов, а также В. Н. Готовский, который должен был установить нормальные отношения в Ташкенте между действовавшим там военным факультетом и московской организационной его ячейкой.
Эшелон, однако, все не ехал, и получалось впечатление, что его состав во главе с Лебединским слишком не торопятся выезжать.
Готовский, которому хотелось поехать возможно скорее, нервничал по этому поводу и все приставал ко мне:
— Всеволод Викторович, вы же — председатель представительства! Ваша обязанность — сделать формальный запрос Лебединскому, когда же, наконец, эшелон отправится. Это не только ваше право, но и ваша прямая обязанность как представляющего в Москве интересы университета.
В его словах мне представились основательные мотивы. Я сделал просимый им запрос. Лебединский и, в частности, почему-то и Наумов, очень разобиделись. В ближайшем заседании представительства они горячо доказывали, что я вышел за пределы прав представительства, что я не имел права делать такого запроса, потому что деятельность членов совета не подлежит ведению представительства.
Мнения по этому поводу разделились, но характерной была роль Готовского: он не только не произнес ни одного слова в поддержку моего шага, но своим видом как будто давал понять другим, что он возмущен моим шагом.
Эшелон вскоре после этого выехал, причем Лебединский и Наумов уехали, открыто враждебно настроенные против меня. Что же касается Готовского, то он вовсе не поехал с этим эшелоном… Позже Димо мне писал, что неприбытие Готовского, особенно в связи с тем, что он себе взял прогоны на проезд, произвело тяжелое впечатление. Не знаю, вернул ли он эти прогоны; в ту пору контроля над такими «мелочами» не существовало.
Очень скоро я мог убедиться в том, какое неприятное наследство, в виде обычаев технического персонала, получил я от Н. А. Димо, — в связи с его манерой быть в руках своих подчиненных, предоставляя каждому из них делать то, что последний сам считает нужным.
С заведующим канцелярией М. Н. Марченко, как с человеком глубоко порядочным, ни разу никаких недоразумений не возникало, если не считать необходимости восставать время от времени против его хохлацкой лени. Но это охотно ему прощалось благодаря другим положительным качествам его характера.
Очень трудно было с заведующим финансовой частью Н. С. Арсеньевым. При ректорстве Димо он приобрел совершенно несоответственное значение в университете благодаря тому, что в его руках находилась касса, которой он распоряжался фактически бесконтрольно, так как все его действия Димо с закрытыми глазами утверждал и покрывал. Для кого захочет — Арсеньев найдет деньги, не захочет — нет. Спорить с ним никто не мог, так как в финансовую часть никто доступа не имел. При таких условиях у него появились в среде университетского совета особые друзья, между ними в первую очередь — Наумов и Готовский.
