Наконец, я решил вмешаться и поинтересовался тем, как записываются денежные к нам поступления. Оказалось, что сразу при поступлении деньги никуда не записываются, а делается запись только «при случае». Такой порядок был заведен Киббелем с ведома Арсеньева. Сам Киббель у нас более не служил, он устроился выгоднее в каком-то кооперативе, а по просьбе Арсеньева я назначил кассиршей его жену — г-жу Киббель-Гринберг.
Такой порядок мне очень мало понравился, и я настоял на том, чтобы в дальнейшем записи по приходу производились немедленно.
Но эта мера касалась только настоящего времени; когда же я потребовал сведений о приходе от начала действий представительства, то мне объяснили, что приход заносился в общую кассовую книгу, обнимавшую и поступления за время организационной деятельности университета.
— Дайте мне эту кассовую книгу.
И Арсеньев, и Гринберг заявляют:
— Кассовой книги у нас более нет!
— Где же она?
— Не знаем! Должно быть, ее захватил с собой один из эшелонов, отправлявшийся в Ташкент.
Я запросил университет об этой книге, но ответа не получил. Затем, посетивши осенью Ташкент, я сам разыскивал в университете эту книгу, но ее не оказалось, и никто ее не брал.
Таким образом Арсеньев с Киббелем скрыли или уничтожили кассовую книгу, а вместе с тем замели следы о тех суммах — громадных суммах, которые в течение двух с половиной лет тратились на организацию большого университета.
Конечно, это можно было бы восстановить сношениями с Наркомпросом, с рабоче-крестьянской инспекцией и т. п., но это значило бы вовлечь раньше времени посторонних в нечто, напоминавшее «Панаму». К тому же во всех советских учреждениях шло беспощадное хищение, и пример этому показывали правящие круги. Попадалась и отвечала по суду только мелкая рыбица. Но больно было, что то же оказалось и у нас, и притом не в малом масштабе.
Арсеньев меня успокаивал:
— Чего вы волнуетесь, Всеволод Викторович? У нас все документы в порядке!
Оставивши пока открытым вопрос о прежнем времени, я потребовал, чтобы впредь расходы производились не иначе, как с разрешительной председательской пометкой, и предупредил, что в дальнейшем я буду контролировать расходы по кассовой книге.
Это вызвало бурю протестов со стороны Арсеньева, но я пропустил их мимо ушей.
Спустя несколько дней я спустился из дому в представительство вместе с Л. С. Бергом и А. А. Дервисье, моим зятем, являвшимся помощником Чечулина по снабжению медицинского факультета. Подхожу к кассирше:
— Исполнено ли мое распоряжение о выплате такой-то суммы?
— Нет, Всеволод Викторович, не исполнено!
— Почему?
— Николай Семенович (Арсеньев) приказал не исполнять!
Это было неслыханное самовольство…
— Потрудитесь это исполнить или вы потеряете свое место!
Из кабинета выскакивает красный от гнева Арсеньев. Набрасывается на меня:
— Что это за безобразие! Вы, Всеволод Викторович, мешаетесь во все дела! Вы позволяете себе решительно всем распоряжаться! Вы и в нашем представительстве распоряжаетесь, и в астрофизической обсерватории…
И Берг, и Дервисье, и служащие обомлели от такой дерзости.
Не отвечая ему и делая вид, будто я его не замечаю, продолжаю деловой разговор с кассиршей, затем с Марченко исполняю срочные дела по административной части, а потом с моими попутчиками иду домой. Попросил обоих письменно изложить мне о том, чему они только что были свидетелями.
На другой день, когда я вошел в представительство, зашел к Арсеньеву для короткого делового разговора. Он поднялся и, не извиняясь и не объясняясь, нерешительно протянул мне руку. Руки ему я не подал, сделал нужное распоряжение и ушел.
Все-таки мне еще не хотелось создавать в представительстве крупное дело. Поэтому на следующий день я написал Арсеньеву короткую и сухую записку: если он желает объясниться и ликвидировать этот случай, пусть поднимется ко мне на квартиру. Он не ответил и не пришел.
Тогда я назначил заседание коллегии представительства для обсуждения создавшегося положения. Арсеньев бросился за защитой к «своим»: оппозиционеру Герценштейну и к недовольной мной за малый отпуск им средств военной ячейке: Готовскому и отчасти Снесареву. Я имел основания подозревать, что Готовский, как раньше проф. Наумов, имеют особые основания быть довольными Арсеньевым, в связи с бесконтрольностью производства последним расходов.
Собрались члены коллегии: Берг, Чечулин, Снесарев, Герценштейн, Готовский, Дервисье и я. Так как заседание было преднамечено закрытое, в нашем же помещении каждое слово в заседании было слышно служащим (которые и собрались для этого спектакля в соседних комнатах), я предложил подняться ко мне, в квартиру.
Готовский стал шумно протестовать:
— С какой стати? Будем заседать здесь!
Однако перешли ко мне.
Заседание произошло крайне бурное. Готовский повел на меня если не логичную, то, во всяком случае, очень энергичную атаку. Герценштейн его потихоньку поддерживал, то делая шаг вперед, то прячась в кусты. Снесарев, подготовленный Арсеньевым и Готовским, заявлял так:
— Всеволоду Викторовичу принадлежало безусловное право самому уволить Арсеньева. Но, если он этого не сделал, значит что-то есть, что его остановило. Вот это что-то меня и смущает…
Чечулин, слыша оппозицию, стал колебаться, как маятник, ожидая, куда будет выгоднее ему примкнуть.
Мне становилось все труднее сдерживать себя, и было на волосок от такого моего шага, который вызвал бы общую катастрофу представительства. Но под конец, заслушав поданное тем временем заявление Арсеньева о выходе в отставку и его предупреждение, что он уже сам лично от себя отправил подробную жалобу в правление университета в Ташкенте, постановили: Арсеньева считать уволившимся от службы и высказать ему упрек за то, что свою жалобу он подал не прямо в коллегию представительства как своему непосредственному начальству, а через его голову в Ташкент.
На место Арсеньева я назначил рекомендованного мне М. Н. Канищевым чиновника из Цупвосо (Центральное управление военных сообщений), общий же надзор за приведением в порядок счетоводства я возложил на весьма опытного специалиста, временно прикомандированного к представительству в качестве консультанта, А. А. Петрова. Но мне, к сожалению, пришлось оставить на службе, так как не было прямого повода уволить, правую руку Арсеньева, его ставленника и помощника, бывшего офицера, фамилию которого я позабыл. Он старался как мог ставить мне спицы в колеса в том, что затем произошло.
Написав обо всем происшедшем в правление университета в Ташкент и высказав просьбу, чтобы, согласно общепринятому порядку, жалоба Арсеньева на меня была мне прислана для дачи по ней объяснений, я поехал в командировку по делам Астрофизической обсерватории в Петроград.
