Для меня лично являлось большим соблазном поднять вопрос об организации подобного опыта в Тифлисе. Но дальше своих мыслей я не пошел: было совершенно очевидно, что такое начинание не имело бы никаких шансов на успех. С одной стороны, русская научная техническая идеология находилась под сильнейшим влиянием немецкой постановки этого вида образования. В Германии же существовали только тяжеловесные узкоспециальные высшие технические школы, и их копировали существовавшие тогда немногочисленные русские политехникумы. Никакого новаторства, не заимствованного от Германии, руководители нашего высшего технического образования в ту пору не позволили бы. И даже моя попытка устроить, вместо чистого политехникума, кавказский университет с техническими отделениями встретила в Петербурге суровое осуждение.
С другой же стороны, правительство очень боялось — и, конечно, не без основания — развития на Кавказе сепаратизма, а потому весьма настороженно относилось к проектированной тогда кавказской высшей школе. Даже юридический факультет признавался очень опасным, ибо юриспруденция, как полагали в Петербурге, могла содействовать развитию сепаратистических тенденций. Где уж можно было бы говорить об устройстве на Кавказе военного факультета, который встретил бы самое суровое осуждение со стороны могущественного в ту пору Военного министерства и был бы трактуем как школа для подготовки будущих мятежников.
Тем не менее с этой мыслью я не расставался, особенно, когда началась Великая война и когда, в первый ее период, происходило совершенно нелепое явление: в бедной интеллигентными силами стране ценнейшие специалисты: инженеры, юристы, агрономы и пр. призывались в ряды армии нижними чинами, часто подвергались, благодаря своей интеллигентности, преследованиям и гонению со стороны кадрового офицерства и гибли, как пушечное мясо. Во второй период войны эта грубейшая ошибка была, если не ошибаюсь, частично исправлена.
Туркестанский военный факультет
Когда началась работа по созданию в 1919 году Туркестанского университета, я начал систематически привлекать внимание к этой мысли своих коллег по правлению и по университетскому совету. Мысль понравилась и была воспринята. Мы решили ее осуществить.
Намеченная схема была такова: мы решили устроить военный факультет только с одногодичным курсом и с той специальной задачей, чтобы получившие высшее образование на других факультетах, пройдя еще годовой курс военного факультета, получили бы право в случае мобилизации явиться на призыв в качестве офицеров, а не нижних чинов.
Надо заметить, что наша мысль разрабатывалась в ту пору, когда никто — и прежде всего сами большевики — не верил в долговечность большевизма, когда белое движение было в полном разгаре, и можно было ожидать скорого начала созидательной государственной работы. При таких условиях нам казалось правильным, чтобы в ряды армии ближайшего будущего могли быть введены, хотя бы частично, кадры офицерства не из числа красных курсантов, а из интеллигентной университетской молодежи.
Мы наметили, что окончившие математический факультет по прохождении одногодичного курса военного факультета могли бы стать офицерами артиллерии, технический факультет — военными инженерами, естественный и агрономический — интендантами, юридический — военными юристами и, наконец, медицинский — военными врачами. Эта была голая схема, допускавшая изменения; детализировать и улучшить ее должна была организационная ячейка военного факультета.
Остановка была за ответственным руководителем этого дела, который обладал бы достаточным авторитетом в глазах советской власти и вместе с тем, — что по условиям времени имело несомненное значение, — не был бы чужд Туркестану вообще. Такого человека мы нашли.
Это был генерал Снесарев. Еще в мое время молодым капитаном Генерального штаба он был откомандирован в штаб Туркестанского военного округа. Он привязался к краю, изучил восточные языки, а также местные историю и географию. Снесарев обладал выдающимся ораторским талантом, и доклады его по туркестановедению, в организованном нами туркестанском научном обществе, были блестящими по красоте изложения.
Во время Гражданской войны Снесарев командовал одной из красных армий. Довольно скоро он навлек на себя неудовольствие штаба Красной армии и был отчислен от командования с назначением начальником только что созданной красной Академии Генерального штаба.
Мне приходилось навещать его в этой академии, которая помещалась в Москве, в Шереметевском переулке, в доме Охотничьего клуба. Поражало то малое значение, которое, по-видимому, имел в академии ее военный начальник. Это отражалось и внешне: мы проходили не раз со Снесаревым по помещениям, в которых пребывали молодые обучающиеся генштабисты, и на появление среди них начальника академии они ничем видимым образом не реагировали, даже не вставали. Очевидно, настоящим начальством здесь было начальство политическое. Снесарев же и профессора являлись только военспецами.
Снесарев пробыл в роли начальника академии до 1921 года; ему, очевидно, продолжали мало доверять. Его сместили, а вместо него был назначен пресловутый Тухачевский. Снесареву же дали какое-то место военно-исторического или архивного характера, при котором от чисто военных дел он был отстранен. Но и здесь его не оставили без надзора. Снесарев мне говорил, что у его квартиры он постоянно видит филеров; они не выпускают его из виду при всех выходах из дому.
Мы избрали Снесарева деканом организуемого военного факультета еще в 1920 году, когда он был начальником академии. Нашей организационной инициативы было мало; надо было не вызвать к затеянному делу подозрения большевицкой власти и даже получить ее санкцию. На это и был уполномочен новый декан факультета.
Снесарев стал действовать в Реввоенсовете, а также лично ознакомил с нашим проектом всемогущего тогда Троцкого и его заместителя Склянского. После прений и колебаний Реввоенсовет дал согласие на этот военный эксперимент, а Троцкий это решение санкционировал.
Тогда стали подбирать профессорский состав нового факультета. Снесарев нашел их около шести человек. Всех я сейчас, к сожалению, не вспоминаю, кроме двух: полковника В. Н. Готовского и генерала Беляева.
Беляев был моим однокурсником по университету. По окончании математического факультета он пошел на военную службу, затем поступил на геодезическое отделение Генерального штаба, а впоследствии из геодезистов перешел в общий состав офицеров Генерального штаба. Во время Великой войны он командовал дивизией, а теперь стал профессором красной академии. Человеком он мне казался не сильным, не вполне устойчивым.
О Готовском говорили, что он был во время войны начальником штаба кавалерийской дивизии, но что, будто бы, во время какой-то попойки, отвечая на оскорбление, нанесенное ему одним из великих князей, ударил обидчика. За это он был разжалован рядовым в драгунский полк, но затем был амнистирован и назначен командиром этого самого кавалерийского полка.
Таковы были слухи. Личное же мое общение с Готовским показало, что этот красивый по внешности мужчина был в душе авантюрист и прирожденный кондотьер. Для него все были — деньги. И в наше дело он вошел только ради денежных выгод, которые он старался, как мог, извлекать из своих обязанностей по военному факультету, в котором он был избран на пост заместителя декана. Едва ли у него были какие-либо твердые принципы, и со службой большевикам его совесть, по-видимому, вполне мирилась.
