Участвуя в этом деле в качестве делегата Московского университета, я принимал также участие в комиссии, которая имела задачей сократить расходы государства на непосильное уже для него содержание множества высших школ, число которых к тому времени превзошло сотню. Одной из предложенных мер было сохранение на государственный счет содержания лишь явно жизнеспособных высших школ и отнесение на местные средства или же закрытие школ нежизнеспособных. Однако эта мера могла бы повредить тем школам, которые лишь частично удовлетворяют своему назначению, но все же удовлетворяют. Поэтому было принято мое предложение, чтобы жертвовать не целыми высшими школами, а лишь теми в них факультетами, которые не отвечают назначению ни по научным силам, ни по постановке.
Когда, в процессе общего пересмотра, дошло до Туркестанского университета, я, с чувством понятной горечи, указал, как на подлежащие закрытию, на военный и технический факультеты, оба действительно неудовлетворительные.
Некоторое время спустя первый военный факультет, просуществовавший около года, был закрыт, а его слушатели откомандированы по своим частям.
Первая попытка — не по нашей вине — успехом не увенчалась.
9. В Петрограде при большевиках
В 1920 году
Осенью 1920 года мне пришлось поехать в Петроград по делам Туркестанского университета. Мне было поручено, в качестве декана физико-математического факультета, поискать в еще оставшихся магазинах приборы и разное оборудование для университета, а также пополнить в Петрограде наш состав профессоров и преподавателей по разным кафедрам.
Просто сесть и поехать в ту пору было нельзя: требовалось специальное удостоверение о необходимости поездки от кого-либо из власть имущих. Такое удостоверение мне выдал Наркомпрос, за подписью «товарища Покровского».
Сложным делом было получение проездного билета. Просто в кассах получать их было нельзя, — билеты выдавались в особой кассе, в нижнем этаже здания гостиницы «Метрополь», на Театральной площади. Когда я туда пришел, то увидел безнадежность для меня затеянного предприятия: хвост домогающихся билетов тянулся очень далеко, и к кассе пробивались врукопашную. Противно было видеть, как коммунисты, предъявляя партийный билет, пропускались к кассе вне всякой очереди и брали билеты не только для себя, но и для своих протеже. Пришлось откомандировать служащего из Туркестанского университета, который билет все-таки раздобыл.
Ехать пришлось не с Николаевского, а с Ярославского вокзала. Переезд был трудным, и утром я прибыл в Петроград. Извозчики в Петрограде еще были, хотя и стоили очень дорого. За довольно крупную сумму один из них привез меня в Дом ученых, помещавшийся на Миллионной улице. В этом «доме», благодаря содействию Л. С. Берга, имевшего в Петрограде много знакомств, мне был обещан приют. Это была очень важная услуга, так как гостиницы здесь уже не функционировали.
Дом ученых
Дом ученых — это был реквизированный дворец великого князя Владимира Александровича. Одной стороной дворец выходил на Миллионную, другой на набережную Невы. Он был захвачен со всем имуществом великого князя и был предназначен для показательных целей иностранцам. Наивные посетители советской России, осматривая дворец, хлопали глазами, развешивали уши и потом с умилением описывали, как культурна большевицкая власть, потому что она поселила своих ученых во дворцах. У большевиков вошло в твердое правило — каждого иностранного туриста везти в Дом ученых.
Правда, показная сторона была обставлена вполне хорошо. В роскошных помещениях дворца устроен клуб для ученых. В большом зале устроена аудитория, в которой каждую неделю читаются ученые доклады, привлекающие обыкновенно много слушателей. Здесь же устроен открытый буфет, где за недорогую плату можно скромно подкрепиться.
Большая часть корпуса дворца, выходящего на Миллионную улицу, была отведена под общежитие для ученых. Некоторое число счастливцев, сколько было нужно для целей демонстрации, здесь постоянно и жили, но попасть в число таких счастливцев было делом нелегким. В корпусе же, выходящем окнами на Неву, устроено было нечто вроде пансиона-санатория. Там все было обставлено еще лучше, и именно в один из номеров этого пансиона меня и поместили.
Я здесь имел, в третьем этаже, очень хорошую комнату с видом на Неву, с полной обстановкой и бельем, — все это бесплатно. Стол же я получал здесь же за весьма скромную плату.
С питанием, однако, тогда обстояло и в Петрограде совсем плохо. Это был период, когда весь север России питался почти исключительно одним пшеном. Во дворце все четырнадцать дней моего пребывания пшено подавали два раза в день — и на обед, и на завтрак. Часто оба блюда состояли только из пшена: суп с пшеном и пшенная запеканка и т. п. При посещении знакомых я неизбежно наталкивался на пшено… Одним словом, тогда это было настоящей пшенной казнью египетской. Я слышал, что в это время здесь стала развиваться особая «пшенная» болезнь, как следствие слишком однообразного питания.
Пансионом заведовала пожилая сестра милосердия — из аристократической семьи. Она мне призналась, что у нее, на юге, находится в белой армии сын, о чем она тщательно скрывает; судьба сына ее очень беспокоила.
Через некоторое время мне рассказали, что эта бедная сестра кончила трагически: или сама выбросилась, или упала с большой высоты в пролет между лестницей. Разбилась насмерть.
Домом ученых ведал тогда особый комитет во главе с Максимом Горьким, выступавшим в Петрограде в роли покровителя культурных деятелей. Ближайшим же образом домом заведовал некто Роде, известный в Петрограде бывший владелец увеселительно-шантанного предприятия под названием «Вилла Роде». Каким образом его опыт по шантану и певичкам был распространен на заведование Домом ученых, — понятно не было; разговоры же на эту тему в Петрограде ходили тогда разные и мало лестные для Горького.
Во дворе того же дворца помещался распределительный пункт, где петроградские ученые получали свой академический паек и другие, весьма неприятные, по существу, но, к сожалению, неизбежно необходимые подачки от советской власти. Позже здесь же раздавались подарки русским коллегам от иностранных ученых, которыми петроградские ученые были балуемы более, чем где-либо в ином месте России.
Некоторые, впрочем, немногие, в среде ученых относились к пользованию этим домом с известной брезгливостью: как-никак, а пользование реквизированным, то есть краденым. Подавляющее же большинство, очевидно, смотрело на дело так, что, мол, из разных назначений, которые можно было бы дать реквизированному дворцу, данное ему, в действительности, является одним из наилучших.
При мне читал во дворце какой-то научный доклад известный физик, тогда новый академик — Иоффе. После доклада он остался ночевать во дворце, а вечером сидел в небольшой компании ученых, частью приехавших с ним, частью проживавших в Доме ученых; в числе последних был приглашен и я. Теперь смешно вспомнить, а тогда на нас произвело большое впечатление то угощение, которое привез с собою Иоффе и которым он нас потчевал, особенно же — пирог из белой муки с какими-то фруктами или ягодами. Мы долгое время жили на ржаном хлебе и на пшене, и нам угощение продуктами из белой муки показалось чем-то необыкновенным. Но ведь Иоффе — такой же ученый, как и все мы… невольно приходило в голову:
