Добрались, наконец, до задов Николаевского вокзала — только на четвертые сутки. Ни мы, ни другие пассажиры не ожидали столь долгого пути; взятых на дорогу продуктов не хватило, а доставать продовольствие в пути было чрезвычайно трудно.
В столице
У нашей обсерватории был в Петрограде свой постоянный представитель, военный инженер, друг Канищева, который и выпросил у меня это назначение. Мы ему выплачивали, за исполнение наших весьма редких поручений, ежемесячное жалованье, а сверх того снабдили его охранной грамотой на квартиру, как на помещение нашего представительства, чтобы избавить ее от частых тогда реквизиций. В помещении своего представительства мы и собрались остановиться.
Вышло, однако, обычное по тому времени надувательство. Когда мы приехали к квартире с вывеской: «Представительство Главной астрофизической обсерватории», то нашли большую квартиру, сплошь заселенную евреями, без какого-либо угла, собственно, для представительства. Нас встретили владельцы квартиры с большим удивлением, как незваных гостей, и не высказали никакого намерения дать нам приют или вообще считаться с нами. Пришлось вызывать нашего представителя, который, как оказалось, и жил даже не здесь, а в Лесном.
Ясно было, что он вошел в сделку с владельцем квартиры, богатым евреем, бывшим фабрикантом. Нашей охранной грамотой еврей был избавлен от реквизиции и жил довольно-таки широко, а какую компенсацию получал за эту грамоту наш почтенный инженер, — осталось, конечно, скрытым.
Тем не менее произошел скандал, который я не выразил желания покрывать. Струсившие затейщики устроили тогда нам в качестве помещения: мне — большую залу, заставленную, точно в антикварном магазине, всяким добром, а Канищеву — смежную гостиную, и дали в наше пользование необходимую посуду. Все же бесцеремонность густо населявших дом евреев была такова, что, когда я неожиданно вернулся домой, то застал мирно спавшего на моей постели какого-то неизвестного нам молодого еврея.
Сконфуженный горе-представитель, которого Канищев, вероятно, предупредил о моем крутом нраве, из кожи лез, чтобы загладить свой промах. Между прочим, пользуясь своими связями с начальством военной команды автомобилей, он выхлопотал на каждый день в мое распоряжение автомобиль, который действительно был мне полезен, особенно при перевозке собираемых в разных местах книг для библиотек, как нашей, так и Туркестанского университета. Я слышал, как возивший меня солдат-шофер хвалился другим, что он «возит профессора», хвалился тем искреннее, что профессор ему давал каждый раз на чай, что «товарищи» едва ли делали.
Это было время в Петрограде после недавно пережитого самого худшего состояния столицы и вынужденного начала некоторого оживления. Частная торговля была погублена. Сенной рынок был нелепо разрушен, а некоторые части его здания стояли в развалинах. Но такова уж любовь к месту: в примыкавших к рынку переулках все же собирались торговцы и потихоньку торговали крупами, мукой, свечами, спичками и т. п. Они быстро разбегались при виде милиционера.
Тем не менее уже были разрешены съестные лавочки, называвшиеся «домашними столовыми». Они возникали повсюду. Были кое-где и мелкие гастрономические лавчонки. Товаров в них было чрезвычайно мало, полки пустовали. Можно было найти только хлеб, колбасу… Однако в одной из них мы нашли даже копченого сига… Изредка продавались и конфеты.
В домашних столовых можно было уже скромно пообедать. Цены были высокие, но все же терпимые. Хозяевами столовых были представители отмиравшей буржуазии и аристократии, и поэтому их сервировка иной раз поражала изяществом. Также обращала на себя внимание интеллигентность продавщиц.
В эту пору в Петрограде был в большом ходу такой трюк. Домашние столовые, являвшиеся в то время и маленькими кондитерскими, объявляли, что скушавшему у них подряд 25 пирожных будет выдана в премию какая-то очень крупная по тем временам денежная сумма. Охотников нажиться было немало, однако и условия состязания были тяжелы. Пирожные надо было кушать в определенном наперед порядке и притом такие, что желудок ими очень быстро насыщался; запивать сладкое не разрешалось.
Никто не смог одолеть 25 пирожных. Рассказывали, как о чуде, об одном конкуренте, который съел 18 пирожных, но затем спасовал. А так как за съедаемые при конкурсе пирожные платить было надо, то владельцы столовых на этой затее недурно зарабатывали.
Шел я как-то по Невскому. На углу Екатерининской вижу недавно открытый небольшой гастрономический магазин. Гастрономический, но в нем на полках только и есть, что сыр и булки…
Неожиданно застаю там своего М. Н. Канищева.
— А-а-а! — басит он на весь магазин. — Помню я хорошо этот гастрономический магазин. Какой он был всегда хороший! Какие чудные товары здесь бывали!
У владельца магазина заискрились глаза.
— Ну, а теперь, Михаил Николаевич, полакомимся воспоминаниями, да булочкой с сыром.
— Ничего не поделаешь! А вот если б хоть запить у них было чем?
— Подождите, — говорит хозяин Канищеву.
Идет за перегородку, в свое жилище, и приносит бутылочку молока.
— Вот вам-с! Выкушайте!
Наливает половину стакана.
— Остальное, извините-с, не могу: для детей-с.
— Спасибо! — Канищев пьет и крякает.
— Ну-с, сколько же я должен за молоко?
— Что вы, что вы. Помилуйте-с! Мы рады настоящему, старому покупателю-с услужить…
Внешностью Петроград за полтора года почти не изменился. Движение на улицах весьма малое. Извозчики совершенно исчезли. На Неве все так же редкие буксирные катера с коммунистическими именами. Редко-редко пройдет пассажирский пароходик.
Лихославль
На обратном пути, благодаря умению М. Н. Канищева заговаривать зубы, мы добились прицепки нашего вагона к пассажирскому поезду. Мы на две трети завалили вагон собранными книгами, метеорологическими будками, приборами. Все же расположились не без комфорта.
По вине Канищева мы не запаслись билетами: он взял себе откуда-то в голову, что в отдельных вагонах билетов не требуется. Поэтому мы попали в неловкое положение, когда явился контролер. Но мы разговорились с ним по-хорошему, и я ему подарил — тогда и это кое-чем было! — чернильный карандаш. Получив мзду, контролер оставил нас в покое, а на следующей станции мы запаслись билетами.
В Лихославле, на перроне, поезд ожидала громадная толпа пассажиров-крестьян. Они кричали, что ждут уже несколько дней и все не могут получить билетов в переполненные поезда. Как раз перед этой возбужденной толпой остановился наш вагон. Пассажиры бросились к окнам вагона — дело было вечером, при свете — и тотчас рассмотрели, что в вагоне едут только двое.
— Вишь, жиды проклятые! Как они ездю-ют!
Нас с Канищевым, обоих брюнетов, приняли за евреев.
— Раньше они под скамьями ездили. А теперь — нате-ка — двое на целый вагон!
— Давайте, возьмем хоть кого-нибудь!
