Одна разобрала путь и ограбила подошедший поезд к югу от Харькова; кое-кого при этом и прикончила. Другая заняла небольшую станцию близ Полтавы и здесь напала на поезд. Всех ограбили; несколько матросов и коммунистов, обнаруженных в поезде, убили (матросы тогда, в своей массе, солидаризировались с коммунистами). Награбленное добро, в том числе и советский автомобиль, увезли на подводах.
Пока что движение поездов от Харькова приостановили.
Но утром нас все же выпустили. Впереди ехал бронепоезд, а саженях в ста за ним и мы.
Под Полтавой
На линии было уж тихо. Вдоль пути и на станциях посторонних лиц вовсе не замечалось. Эта осторожность не была излишней; но так как на станциях не было женщин, продающих продовольствие, то рассчитывавшим на это пришлось поголодать.
Вообще вид Полтавской губернии был невеселый. Предчувствовали здесь грядущую грозу, или борьба с бандами отражалась на общем настроении, но только жизнерадостности Малороссии здесь ни в чем заметно не было.
В делегатском вагоне народу было не слишком много, остались и свободные места. Явно отборка пассажиров была не нужно строгая, сколько их томилось зря в харьковском аду!
В вагоне ехали пассажиры, участвовавшие в боях с махновцами. На одной из станций подсел молодой «красный командир», только что возвращавшийся из погони за напавшей бандой.
Сам он — бывший прапорщик. С молодым увлечением рассказывает, как они нашли трупы убитых матросов, как преследовали банду, которая, однако, благополучно скрылась.
— Население их поддерживает! Что тут поделаешь.
В разговор вмешивается красивый усатый «красный» офицер. Он — бывший ротмистр царской армии, одного из драгунских полков. Теперь переметнулся к большевикам и с двумя эскадронами буденовцев оперирует в этом районе против махновцев.
— Население, говорите вы? Учить их надо, каналий! Вот у меня убили двух молодцов. Из засады, подстерегли в пролеске… Ну, мои ребята и постановили — проучить: десять чтобы за одного! Спрячутся во ржи… Как едут эти самые хлеборобы, — бац, бац! Так ровным счетом два десятка и нащелкали. До полного, значит, числа!
Он громко расхохотался.
— А то еще, — продолжал он, — было это так, тому дней десять назад. Приказал я отобрать среди ребят, которые одеты почище; иные даже еще и с погонами. Ну, едем, значит, в деревню — поздним вечером.
Стучимся в хату, где посветлей:
— Здорово, братики! Отдохнуть бы у вас… Да только не было ли здесь этих собак — красных?
Косятся недоверчиво:
— А вы кто будете?
— Мы? От Врангеля сюда прорвались. Белые, значит! Слыхали?
Повеселели канальи, ухмыляются.
— Чули! Як нэ чуть?
[184]
— Проходили красные?
— Та булы ж, сучьи диты!
[185]
И рассказывают, где и когда проходили мои же эскадроны. Ловко все высмотрели.
А народу тем временем понабралась полная хата.
— Вид Врангеля, кажуть…
[186]
— Есть у вас коммунисты?
— А як же! Ось Кузьменко, Таран, Нечипоренко…
— Тащи их сюда, собачьих детей!
Тем временем мои ребята оцепили деревню.
Привели коммунистов, связали.
— Так вы, значит, все против советов?
Говорят, что, кроме связанных, все белые.
Ну, знаете, пошла тут расправа. Поработали мои молодчики.
Ротмистр усмехнулся:
— Кто жив остался, долго будут, канальи, нас помнить… А вы говорите, товарищ, — население им помогает!
Среди пассажиров нарастает тревога. Поезда из Знаменки, к которой мы приближаемся, отходят в Одессу два раза в неделю. Сегодня около полудня как раз должен отойти одесский поезд. Мы должны были бы приехать за три-четыре часа до отхода.
— Поспеем ли?
Наш поезд, задержавшийся еще в Харькове, опаздывает на несколько часов и нисколько не торопится нагнать потерянное. Оптимисты утешают:
— Наверное, одесский поезд подождет! Не может же быть иначе, ведь ждут же нашего поезда…
Мы приезжаем около часу дня.
Увы! Одесский поезд ушел час назад. Он действительно нас поджидал некоторое время, но не дождался.
Пассажиры взвыли… Что делать?! Ведь следующий поезд идет только через четыре дня!
Знаменка
Иду в станционную комендатуру. Там довольно милые люди, вовсе не похожие на большевиков. Должно быть, фиктивные коммунисты, скрывающие свою беспартийность.
Помощник коменданта взял мой мандат, внимательно прочитал. Пошел советоваться с комендантом:
— Ничем не могу вас порадовать, профессор! Но, конечно, возможна какая-нибудь случайность. Подождите, может быть удастся вас отправить в Одессу и раньше.
Он посмотрел на мой багаж.
— Только вот что: если вы останетесь в общем станционном зале, вас обязательно обкрадут! Поэтому комендант вам разрешил сложить свои вещи у нас, в комендатуре. Здесь их никто не тронет.
— Очень вам благодарен!
— А если придется у нас переночевать, то приходите сюда, располагайтесь в комендатуре на скамьях. А там — спать невозможно.
Очень скоро я оценил, какую услугу они мне оказали. Вокзал был запружен пассажирами. Но все же не было такого кошмара, как в Харькове. Были это пассажиры, ехавшие во всевозможных направлениях, и между ними много солдат из эшелонов, стоявших на путях, в ожидании отправки на фронт с Врангелем. Они предпочитали проводить время в станционном зале, а не в теплушках.
И через каждые 20–30 минут в зале раздаются женские вопли:
— Батюшки!! Ой-ой-ой!!
— Обокрали, что ли, тетка?!
— Ой, кормильцы, обокрали! Я пошла кипятку набрать, сосед взялся вещи посмотреть. А нету ни вещей, ни соседа!
Это воровство и женские плач и визги не прекращались в течение нескольких дней моего пребывания на Знаменке. Власти не проявлялось. Точнее, она проявлялась не там, где нужно.
В пассажирском зале обсуждался вопрос о движении к югу. Кто-то побывал у начальника станции и принес утешительное известие: если наберется человек тридцать едущих в Одессу, то для них прицепят особый вагон к ближайшему товарному поезду.
Стали мы собирать подписи — набрали. Попросили меня написать заявление, мы его подписали, двое пошли хлопотать.
