Утром выпустили для пробы товарный поезд. Он прошел несколько станций благополучно, без нападения. Тогда, около полудня, выпустили и наш, пассажирский. Впереди, саженях в пятидесяти, ехал бронепоезд.
Нападут или не нападут… Это нервировало. Удачное нападение не сулило ничего хорошего для едущих с советскими мандатами…
Проехали благополучно.
Добрались до никем добрым словом не поминаемого Харькова. Опять пришлось выгружаться и провести целые сутки на грязных полах вокзала. В пути я познакомился с семьей одного офицера, который был теперь на советской службе в Тверской губернии. С ними ехали два красноармейца, из которых один был чекистом и имел связи в харьковской вокзальной Чека. Это всем нам помогло.
Снова пришлось хлопотать о получении разрешения на дальнейший проезд. Теперь разрешения выдавались в отделении комендатуры, которое помещалось в небольшой постройке на вокзальной площади. Когда дошла моя очередь, с удивлением увидел, что среди чинов комендатуры, разрешающих вопрос о проезде, расселся пролезший туда «товарищ лекпом». Ловкий малый…
Поздним вечером подали поезд на Москву, и в него хлынула лавина пассажиров. В разных местах стали раздаваться отчаянные вопли и плач. Что такое? Оказалось, что солдаты «заградительных отрядов» отбирают у пассажиров продовольствие, закупленное для отвоза в центр. Многие затратили последние средства, затратили громадный труд, чтобы добыть провизию, а теперь ее безжалостно грабят.
Вижу на перроне пожилого господина в выцветшей фуражке учебного ведомства. Он рыдает, как ребенок: у него отняли все, что он вез для семьи. Разумеется, это не спекулянт, но грабителей не остановило отобрать и у него.
У меня тоже было немало продовольствия накуплено для семьи, и мои чемоданы были так тяжелы, что сам дотащить их я не мог. Но мне помог солдат из нашей компании. У входа в вагон мой багаж задержали: он был подозрителен… Однако солдат сумел уговорить контролера — чекиста. Пропустили.
Возвращение в Москву все время протекало под страхом ограбления. Действительно, ревизия происходила раз пять. Заградители не раз сомнительно качали головой над моим багажом… Выручал мой мандат и мое красноречие. Пощупают и махнут рукой.
Вот, наконец, и Москва. Последние затруднения из‐за провизии на вокзале. Пришлось откупаться довольно крупной суммой. Выпустили…
Помощь семье привезенным продовольствием окупила все тяготы, тем более, что они ведь прошли…
12. Снова в Одессу
Выезд
В декабре 1921 года мне снова понадобилось поехать в Одессу. В этом году Главной астрофизической обсерваторией были снаряжены три экспедиции для отыскания подходящих мест, предназначаемых для центральной обсерватории и ее филиалов. Две из них должны были работать в одесском районе под общим руководством проф. А. Я. Орлова (см. стр. 256). Однако об их деятельности не было абсолютно никаких сведений, кроме требования на них денег. Я и решил поехать убедиться на месте, что там, собственно, делается. Поездка формально была обставлена так, как будто нами отправляется научная экспедиция в Одессу
[190].
Со мной ехала дочь Людмила, которой надо было вернуться к мужу. Я номинально зачислил дочь секретарем фиктивной экспедиции.
Я взял также с собой числившегося при обсерватории агентом для поручений Орлова, бывшего гвардейского фельдфебеля. Это был основательный мужчина лет за сорок, участвовавший в Великой войне в роли помощника начальника военного обоза. Затем он отдал дань увлечению большевизмом, побывав у себя в деревне на влиятельном советском посту. Однако он успел вовремя прозреть и теперь был настроен ярко антибольшевицки.
За несколько дней до отъезда я командировал Орлова на Брянский вокзал, откуда мы должны были выехать, для хлопот о вагоне. По тем временам на классный вагон рассчитывать было нельзя, надо было довольствоваться товарным — теплушкой. Подмазавши, как следует, вагонного мастера, Орлов выбрал один из товарных вагонов, а мастер обязался словом устроить в нем в окне раму со стеклом, поставить несколько нар и установить железную печку. Все это он честно выполнил.
Однако из предосторожности я захватил с собой из обсерватории еще одну железную печурку, а также целый воз дров, хотя отопление полагалось казенное.
Выезжать пришлось при ледяной стуже, с ветром. Было восемнадцать градусов мороза.
Нагрузили мы сани дровами, сверху навалили вещи, а также два старых инструмента — спектроскопа. Их я взял из Московской обсерватории на всякий случай: вдруг «товарищи» придерутся к тому, что едет научная экспедиция, а не имеет астрономических инструментов… Разобраться же в том, что именно мы имеем, им не по носу.
Сразу же неудача: сторож в воротах вокзальной территории не пропускает нас с возом: несите, мол, все на руках. Переносить на руках дрова… Никакие резоны не помогают.
Что тут поделаешь! Пошел искать протекции. По счастью, скоро ее нашел: встретил толстяка начальника станции, которого мы угощали при проводах эшелонов Туркестанского университета. Старое знакомство помогло, — он послал своего помощника приказать пропустить воз.
Проехали мы к рельсовым путям. Вагонов еще нет, а до отхода поезда надо ждать полтора-два часа.
Нашему вознице ждать на морозе не хотелось. Не слушая никаких убеждений, он с угрюмым молчанием повыбрасывал на снег наши вещи и дрова, хлестнул лошаденку и укатил.
Отсюда садиться было невозможно. И вот мы — и отъезжающие, и провожающие — стали на руках перетаскивать и вещи, и дрова поближе к вокзалу.
Но едва мы начали складывать дрова, как на нас началась непредусмотренная атака других пассажиров, поджидавших поезда. Нам не верили, что дрова — частная собственность; думали, что это — казенные дрова, отпущенные для отопления вагонов, которыми мы одни завладели, и каждый старался стащить что-нибудь и себе. Зима была суровая, дров было мало, а предстоял тяжелый морозный путь.
Едва-едва отбились от этих дровопромышленников.
