Если более не было шаляпинских хвостов на приеме у декана, то все же и теперь было еще нелегко. На каждый прием приходило от нескольких десятков до двух[сот] — трехсот человек. Их пожелания и претензии надо было разбирать.
Факультетские собрания происходили по средам, каждые две недели. За час до заседания Реформатский собирал наш президиум, и мы торопливо намечали решения по важнейшим делам. Это было важно, так как собрание обыкновенно следовало за мнением деканата, а дела у нас решались наспех, потому что А. Реформатский никогда не имел достаточно времени.
Происходило это потому, что Реформатский пристроился в качестве химика в разных местах и в особенности в Высшем совете народного хозяйства, получал по разным должностям значительное количество пайков и денег и естественно не хотел бы с этими благами расстаться. При таких условиях деканская деятельность, хотя и ограничивавшаяся преимущественно участием в правлении и председательствованием на заседаниях, его связывала, и он не один раз мне жаловался:
— Есть же такие счастливые профессора, которые приходят в университет только за чтением лекций, а более не связаны никакими обязанностями…
Н. М. Кулагин, очень милый и приятный человек, видный ученый, — оставался все время более ученым, чем администратором.
Реформа управления
Год прошел без особых осложнений. Однако давящая на университетскую автономию рука Комиссариата просвещения становилась все тяжелее. М. М. Новиков, бывший кадет и бывший член Государственной думы, мужеством и стойкостью не отличался и с необычайной легкостью сдавал позицию за позицией. Он начал вызывать этим, в качестве ректора, против себя неудовольствие.
Не был доволен им и Комиссариат просвещения — естественный результат занимания двух стульев. Стали говорить, что намечается новый желательный власти кандидат в ректоры — наш декан А. Н. Реформатский.
Действительно, Реформатский вел факультетские дела так, чтобы не раздражать советской власти. Этим вводился значительный элемент «соглашательства». Я же держался более активной политики, а потому кое в чем мы с Реформатским не сходились.
Когда теперь пошли слухи о поддерживаемой советской властью кандидатуре Реформатского в ректоры, это вызывало в широких кругах профессуры раздражение. Об этом стало известно и А. Н. Поэтому на одном из заседаний созывавшихся Новиковым лидеров профессуры Реформатский поднялся и торжественно заявил, что он ни в каком случае не займет при создавшихся условиях ректорской должности.
В конце лета 1920 года циркулировавшие раньше слухи о коренной ломке университетского управления стали фактом. Пришло распоряжение о новом строе. Выборное правление заменялось новым — частью по избранию профессуры, частью по назначению Комиссариата просвещения. Однако и в первом случае допускались в правление не всякие избранные лица, а только угодные комиссариату. Вместе с тем вводился надзор за университетом со стороны коммунистических, называвшихся профессиональными, организаций. Официально это трактовалось как изъятие университета из рук буржуазии и передача его под надзор пролетариата. Мера эта являлась всероссийской, но для первого эксперимента был избран Московский университет.
По получении этого распоряжения ректор М. М. Новиков, только что оправившийся после лечения перелома ноги, происшедшего при падении с велосипеда, созвал совещание старших представителей профессуры. Было решено сопротивляться и отправить для объяснений с руководителями Наркомпроса — Луначарским и Покровским — делегацию из ректора, его помощника и четырех деканов.
Действия этой делегации описаны М. М. Новиковым в его статье «Московский университет в первый период большевицкого режима» («Московский университет 1755–1930, юбилейный сборник». Париж, 1930, стр. 190–191) не совсем точно
[212]. Дело происходило так:
