Мы ему указывали главным образом на вредную кружковщину и закрытие доступа свежим силам. Луначарский мялся и не знал, чего держаться.
Через некоторое время о том же вопросе говорилось в заседании Большого Совнаркома, в котором участвовали выборные делегаты профессуры. Приглашенный экспертом со стороны власти проф. А. К. Тимирязев солгал:
— Профессора потому восстают против предметных комиссий, что таким путем дается голос молодым ученым, сейчас лишенным какого бы то ни было голоса в делах университета.
Я указал на его ложь, сославшись на участие всех молодых ученых в факультетских собраниях.
Все же предметные комиссии, без устранения их вредных сторон, были сохранены.
Пополнение личного состава
Дело пополнения личного состава стояло в первые годы большевизма вполне хорошо: университеты не были связаны штатами и могли пополняться по своему собственному усмотрению. Благодаря этому Московский университет в ту пору приобрел ряд весьма ценных научных сил.
Правда, еще в 1918 году Наркомпрос ввел новую меру: назначение профессоров и преподавателей им самим, помимо избрания. Но мера эта в первое время не имела никакого практического значения.
Даже мне, когда, из‐за бюрократической волокиты, замедлилось представление об утверждении меня как преподавателя, заведовавший в то время научным отделом Д. Н. Артемьев говорил:
— Бросьте вы их. Мы вас сами назначим.
— Нет, помимо факультета я в его состав войти не могу.
Поэтому в полной силе оставалась обязательность избрания нового члена факультета этим последним.
Однако и на физико-математическом факультете (на других факультетах это стало применяться, без надлежащего отпора, и раньше) в 1921–1922 годах было несколько случаев назначения преподавателя непосредственно Наркомпросом. Прямое сопротивление являлось бы служебным мятежом… Поэтому каждый раз я, в качестве декана, приглашал к себе вновь назначенного и, в откровенной беседе, выяснял ему будущую ложность его положения, если он войдет в состав факультета, не пройдя через баллотировку. Во всех случаях приглашенные со мною соглашались и либо просили о баллотировке на факультете (которая давала в данных случаях положительный результат), либо изредка вовсе отказывались от назначения.
Единственная крупная коллизия вышла с проф. Казанского университета по географии и этнографии — Б. Адлером.
Как уже упоминалось (1 том, стр. 299), ввиду старческого возраста знаменитого географа Д. Н. Анучина, в факультетских кругах были озабочены подысканием достойного его заместителя, и это привело под конец к избранию в состав факультета двух одинаково достойных конкурентов: Л. С. Берга и геолога Обручева. Но Анучин и сам искал себе заместителя и прибег к непосредственному, помимо факультета, назначению Наркомпросом профессором Адлера. Об этом, поскольку дело касается Анучина, еще будет сказано в заметке, посвященной последнему.
Но, когда пришло предписание о назначении Адлера и последний явился ко мне, я указал ему, что противиться назначению мы не можем, но я настойчиво советую ему обратиться в факультет с просьбой об избрании
[232].
Адлер ушел в большой задумчивости. Через несколько дней я получил от него письмо, в котором он сообщал, что последует моему совету и будет просить о баллотировке. Однако потом передумал и, отказавшись от назначения, уехал в Берлин, где читал лекции в университете в частном порядке.
Позже, однако, когда университетское положение было сделано совсем беспомощным, Адлер, как я слышал, возвратился и стал профессором Московского университета.
А. П. Павлов
Из отдельных членов факультета особенно вспоминаются мною несколько следующих лиц:
Алексей Петрович Павлов, знаменитый геолог, всеми самым искренним образом уважаемый. Высокого роста, худощавый, с вдохновенными глазами, он был человек, горевший интересами науки. Для него наука была все. Когда на факультете обсуждались разные административные вопросы, он мало ими интересовался. Но когда создавалось положение, при котором, как представлялось А. П., могут пострадать интересы науки, Павлов выступал, горячо отстаивая свой взгляд и сильно волнуясь. Когда наступали тяжелые дни лишений, и профессура высказывала разные домогательства материального характера, А. П. Павлов заявлял лишь одно желание:
— Как бы нас снабдили новой заграничной научной литературой!
Имея не оставлявшее желать большего научное имя, А. П. отличался большой скромностью. Меня, например, очень смутила его просьба, обращенная ко мне в первые дни моей преподавательской деятельности:
— Разрешите мне посещать ваши лекции!
— Пожалуйста! Очень польщен.
А. П. приходил, скромно садился среди студентов и два месяца слушал мое чтение. Правду говоря, его присутствие меня несколько стесняло, особенно когда, знакомя слушателей с Землей, мне приходилось говорить из геологии.
От участия в каких-либо административных делах А. П. всегда и категорически отказывался. Склонить его на них мне ни разу не удалось.
Молодежь — его ассистенты и ученики — смотрела на А. П. Павлова как на святого. В пору генеральского засилия профессуры он никогда этим не злоупотреблял и, сколько мог, ограждал интересы своих учеников.
Около А. П., под его крылышком, держалась жена его, Марья Васильевна Павлова, профессор палеонтологии, первый профессор-женщина на факультете, всегда очень скромно державшая себя на заседаниях.
Общая любовь к А. П. особенно выявилась весной 1922 года, когда, уступая очень настойчивым просьбам учеников, Павлов согласился на празднование 35-летия своей научной деятельности, совмещенное с 25-летием научной деятельности Марьи Васильевны. Торжественное заседание было для них обоих сплошным мучением, особенно когда, после выступления самого юбиляра, начались приветственные речи. Говорили много, очень много, хотя бы и искренне.
