Тем не менее, несмотря на небольшие свои странности, И. А. очень усердно работал и вносил оживление в вялую деятельность обсерватории.
Другой ассистент обсерватории, Эрнст Карлович Эпик, совсем молодой человек, белесоватый, всегда лохматый, в очках, сквозь которые видны немного косящие глаза, также не производил сразу надлежащего впечатления. Но это был молодой ученый с прекрасными способностями и большими знаниями.
Эпик был оторван во время Великой войны от научной деятельности, но, по-видимому, быстро обратил на себя внимание и был назначен, как мне говорили, преподавателем на офицерских артиллерийских курсах.
После демобилизации Э. К. возвратился в Москву, и его фигура, обыкновенно несколько неряшливо одетая, почему-то с широким шарфом на шее — вероятно, чтобы замаскировать отсутствие воротничка и галстука — нисколько не напоминала офицера. Видимо, он нуждался и плохо поэтому питался. Но свои непрерывно ведомые научные занятия он соединял с увлечением музыкой и имел у себя фортепьяно.
Когда создавался Туркестанский университет, Эпик пришел ко мне проситься в преподаватели по астрономии. Конечно, я его немедленно устроил своим помощником по кафедре и здесь я к нему впервые присмотрелся. Он был полезен подготовительной работой по созданию университетской кафедры и очень разумно выступал на факультетских собраниях.
Затем он отправился в Ташкент, где на обсерватории сразу вдохнул живое настроение в мертвую спячку, овладевшую этим ученым учреждением, где стала развиваться даже астрономическая неграмотность. Эпик естественно приобрел руководящую научную роль и не только над молодыми силами, но и в отношении много старших, чем он сам, местных астрономов. Пробыл он в Ташкенте менее года, но сумел произвести ряд ценных работ, между прочим — и по новому методу наблюдения падающих звезд, ему же и принадлежащему.
Тем временем явился ко мне в Москву его отец, пожилой эст из Ревеля:
— В Дерптской обсерватории освободилась вакансия. Туда хотели бы назначить моего сына как астронома эстонского происхождения. И мне, отцу, хотелось бы, чтобы сын служил около нас. Я пришел вас просить, чтобы вы не ставили препятствий к его переводу из Ташкента за границу, в Дерпт.
— Я отношусь к Эрнсту Карловичу с такой симпатией и дружбой, что не только не буду ставить ему препятствий, но сделаю все, что в силах, чтобы посодействовать переводу, если только ваш сын этого хочет.
Старик ушел совсем растроганный.
Действительно, назначение его в Юрьев вскоре состоялось.
Возвращаясь из Ташкента, Э. К. познакомился в вагоне с пассажиркой, молодой эстонкой, и между ними начался роман.
Является ко мне Эпик в канцелярию деканата Московского университета и просит принять на службу в канцелярию деканата одну «знакомую» ему барышню. Просьба эта для характера Эпика была настолько необычна, что я сразу понял, в чем собственно дело. Его протеже — маленькая, скромная симпатичная брюнетка — была зачислена, но прослужила она только один месяц, так как вышла замуж за Э. К. Об этом он мне сообщил как-то вскользь, сильно конфузясь.
Но зато внешний вид Эпика сразу преобразился. Стала видна заботливая женская рука и в его одежде, и в его внешнем виде, чем этот настоящий ученый до того мало интересовался.
Вскоре Эпик переехал в Юрьев, где, по соглашению с директором обсерватории, он стал заведовать научной деятельностью последней, в то время как директор оставил за собой по преимуществу преподавание в университете. И здесь Э. К. сразу выдвинулся, обратив рядом своих исследований внимание ученого мира и на застывшую в научной деятельности обсерваторию, и на себя лично.
Следствием этого было приглашение в течение нескольких лет Эпика в Северную Америку, для руководства экспедицией в Аризоне, устроенной Гарвардской обсерваторией, по наблюдению над падающими звездами. Эпик и здесь себя зарекомендовал, но, как он мне писал, эти поездки вызвали недружелюбие коллег на юрьевской обсерватории, теперь переименованной в обсерваторию в Тарту.
В лице Э. К. Эпика лично я приобрел надежного друга, и я едва ли ошибаюсь в предсказании, что ему предстоит хорошее ученое имя.
Вместе с объединением Высших женских курсов с университетом в состав обсерватории этого последнего вошли две ассистентки женских курсов: А. А. Миролюбова и М. А. Смирнова.
Анна Александровна Миролюбова, женщина маленького роста, но подвижная, прежде всего обращала на себя внимание своей чрезвычайной добросовестностью и при этом большой скромностью. Это проявлялось не только в отношении ее к прямой деятельности — наблюдениям на обсерватории, но во всяком деле, за которое она бралась.
Когда перешел в Пермь мой помощник по заведованию физико-математическим отделом Румянцевской библиотеки С. В. Орлов, я предложил его вакансию А. А. Миролюбовой, и мне не пришлось об этом пожалеть. А. А., хотя и посещала службу, как и я сам, в течение лишь небольшого числа часов в день, но зато несла свои обязанности так добросовестно, что я спокойно мог переложить на нее всю текущую работу, чего я не мог сделать при Орлове. Сам я занимался только ответственными делами и представительством. Так продолжалось почти полтора года, до моего отъезда.
Думаю, что скромность А. А. могла останавливать ее от принятия на себя таких работ, которые она, конечно, смогла бы успешно выполнить в силу своих способностей и знаний.
Что же касается М. А. Смирновой, то я соприкасался с ней только случайно и мало.
Медицинский факультет
Медицинский факультет стоял вне прямой угрозы от большевицкой власти. Одно из характерных свойств коммунистических сановников — повышенная забота о сохранении своего драгоценного здоровья. По этой причине советская власть повсюду относительно деликатничала с профессурой медицинских факультетов, а более известных профессоров даже кое в чем ублажала. Но вместе с тем все время проявлялось старание большевизировать факультет. Среди молодых ассистентов к тому времени был уже значительный процент коммунистов.
При равноправии профессорских и преподавательских голосов в вопросах управления университетскими делами коммунистическая окраска части медицинской молодежи являлась существенным фактором.
Еще больший процент коммунистов был среди студентов медиков, особенно на старших курсах. Быть может, это стояло в связи с открытием прямого доступа на старшие курсы фельдшерам. Как раз перед этим происходили известные случаи вынесения ротами на митингах резолюций:
— Произвести нашего ротного фельдшера в доктора!
О студентах-фельдшерах профессора рассказывали немало курьезов. Один такой студент 4-го курса уверял, например, что для противооспенной прививки вовсе не надо детрита
[247]:
