— Профессор Ильин! Недавно освобожден из тюрьмы.
Тогда его нервное озлобление стало ясным.
Помню затем, когда я председательствовал на одном из подобных собраний, я увидел себя вынужденным за одно из очень резких выражений мягко остановить его. Ильин улыбнулся, но не поправился.
Познакомившись ближе, мы часто с ним, при встречах, останавливались и беседовали. Когда я говорил о каком-либо совещании, он любил спрашивать:
— De qua re?
[252]
Вообще в его речах латинские цитаты изобиловали.
Вспоминаю одно из собраний университетского совета; кажется, это было последнее перед прекращением автономии. Здесь было сказано несколько вообще сильных речей. Выступил и И. А. Его речь произвела глубокое впечатление, а говорил он прекрасно. Тогда я увидел, какой это замечательный оратор:
— В Московском университете запрещено преподавание истории…
Пауза. Обводит взором присутствующих. Трет слегка лоб:
— Это не сон?
Опять пауза.
Было видно, что в наших кругах И. А. Ильин является знаменем оппозиции советской власти. Слышал я, что его неоднократно арестовывали.
Но активного участия в жизни высшей школы он не принимал. Его оппозиция большевицкой власти носила индивидуальный и лишь теоретический характер. К тому же его деятельность сосредоточивалась в последние годы по преимуществу в ГИСе.
В 1922 году, в августе, после освобождения из внутренней тюрьмы ГПУ, перед высылкою, я проезжал в трамвае по Большой Дмитровке. В проходе стояло несколько молодых людей, быть может, студентов.
На тротуаре возле университета стоял и с кем-то беседовал И. А. в своей широкополой шляпе.
— О! Смотрите! Иван Александрович Ильин! Удивительно!
— А что?
— Да он на свободе! По моему впечатлению, он всегда должен сидеть в тюрьме.
Замечание характерное, свидетельствовавшее о репутации Ильина среди молодежи. Но говоривший был не совсем прав: Ильин уже был в списке высылаемых.
В эмиграции И. А. Ильин и сейчас играет виднейшую роль. Но об этом в следующем томе
[253].
15. Борьба за высшую школу
Покушения на школу
Покушения советской власти на разгром, в своих партийных целях, высшей школы усилились с 1921 года. Московский университет был перед глазами, на передовом посту. Он и подвергся сильнейшим ударам.
Лишенный в 1920 году автономии, Московский университет все еще оставался очагом свободной мысли и чистой науки. Он оставался также и рассадником общечеловеческой, а главное — внеклассовой, культуры.
Примириться с этим советская власть не могла. От коммунистов неоднократно приходилось слышать:
— Мы вам высшей школы не отдадим!
Провинциальные высшие учебные заведения (вузы), с их малочисленной профессурой, изолированные, подавленные материальной нуждой, — упорства в защите своей научной свободы проявить не могли. Сопротивление петроградской профессуры, при изумительной героической стойкости отдельных ее членов — особенно сияло своей непримиримостью с большевизмом имя знаменитого физиолога академика Павлова, — вследствие местных условий, в общем было значительно слабее, чем московской профессуры. Наиболее напряженная защита свободной высшей школы происходила в центре, в Москве. Во главе ее, как самая сильная цитадель, естественно стоял Московский университет, — старейшая и крупнейшая высшая школа России.
Нападение вызывало защиту, борьбу. В первую очередь это была борьба за спасение от разрушения наиболее угрожаемой цитадели — Московского университета. Во вторую, вследствие центральной арены, — борьба за спасение высших школ и научных учреждений России от превращения их в безвольные орудия коммунистической власти.
Слишком неравная борьба имела предрешенный исход. Грубое насилие и террор ГПУ не могли не победить. Катастрофа свершилась. Каждая «альма матер» перестала быть свободной матерью. Она была низведена террором на роль невольницы, принужденной обслуживать захватчиков власти.
Профессура оказалась не в силах остановить погромного удара. Но в течение нескольких лет, сколько могла, она задерживала и смягчала силу этого удара. А в частности Московский университет пал как свободная школа только после всего того сопротивления, какое могла развить не призванная и непривычная к такой борьбе его профессура.
В тюрьмах Чека и ГПУ пересидело много профессоров — не перечесть. Особенно трагична была судьба профессора математики нашего факультета А. А. Волкова. Он попал в засаду 1 сентября 1919 года в квартире недавно пред тем арестованного Н. Н. Щепкина по так называемому делу о «Национальном центре». Слухи были разные. По одним, у Волкова в кармане оказались шифрованные документы
[254]. Но мне вспоминается, будто в советской печати сообщалось, что с обвинением Волкова произошло недоразумение. После ареста большевицкая печать обливала Волкова разными инсинуациями. Он был расстрелян в тюремном подвале на Лубянке вместе со многими другими во главе с Н. Н. Щепкиным.
Общая опасность сближала. Еще в 1919–1920 годах в Москве образовался профессиональный союз научных деятелей. Возглавлял его проф. Московского высшего технического училища В. И. Ясинский.
В. И. Ясинский
Всеволод Иванович Ясинский, скончавшийся 14 ноября 1933 года в Берлине, был мужчиной выше среднего роста, с большой, почти совершенно лысой, головой и с особенно упорным выражением лица. Научно-преподавательская деятельность его — инженера, специалиста по паровым турбинам — протекала в Московском высшем техническом училище, но здесь он ничем не выдвигался из рядов своих коллег. Если не ошибаюсь, только большевицкий декрет, в силу которого все, пробывшие пять лет преподавателями высшей школы, автоматически становились профессорами, дал ему это звание.
