— Никакой историк не заинтересуется таким мелким фактом, как написанная, а затем похороненная в письменном столе петиция…
Особенно тщательно составлялась четвертая петиция, весной 1921 года. На объединенном совещании представителей всех вузов Москвы петицию составляли, пересоставляли, редактировали, перередактировали… Наконец, согласились на некотором среднем тексте, со всеми слабыми сторонами коллективного творчества.
Стали петицию подписывать. Но здесь почему-то вмешался в это дело академик П. П. Лазарев, захвативший дело с этой петицией в свои руки. Он настаивал на том, чтобы петицию подписывали лишь наиболее ответственные лица, с перечислением при подписи всех своих должностей, титулов и званий:
— Это произведет на советскую власть большее впечатление…
Сомневались в этом, но исполнили. Каждый перечислил все свои онеры. Затем П. П. Лазарев стал настаивать на том, чтобы петицию подписали еще виднейшие научные деятели Петрограда. Согласились и на это. Сам Лазарев и повез для этой цели петицию в Петроград. Петроградцы подписали, прибавилось десятка два крупных имен, также со всеми титулами. На все это ушло напрасно месяца полтора. После этого Лазарев замариновал петицию у себя в письменном столе. О ней стали забывать.
Ясно было, что Лазарев по этому поводу ведет какую-то свою личную политику, но петиция устаревала.
Посетив как-то Лазарева, я указал ему на это обстоятельство.
— Тогда возьмите ее вы, Всеволод Викторович, и давайте ей сами ход!
— Извольте! С удовольствием.
Петиция у меня. Спешно даю ее размножить.
Часа через два звонок по телефону.
— Это я, Лазарев! Всеволод Викторович, петиция мне весьма спешно понадобилась. Пожалуйста, верните! Я уже послал к вам за ней служащего.
И эта петиция окончательно замариновалась.
Совет представителей вузов
Становилось, однако, ясным, что только действиями профессионального союза не обойтись. Вырисовывалась необходимость объединенной тактики всех московских высших школ. Давно уже шли разговоры о том, что, де, в Петрограде есть совет представителей высших школ
[260], а в Москве до сих пор нет. Правда, иногда их представители собирались в Московском университете, но эти собрания носили лишь случайный характер.
При содействии профессионального союза решили это дело наладить. Осенью 1920 года было предложено каждому факультету всех четырнадцати московских высших школ (собственно, в Москве их было тринадцать, а четырнадцатым считался Ярославский университет, так как последний обслуживался приезжавшей для лекций профессурой из Москвы) — избрать по одному представителю в этот совет. Получился коллектив из 60–70 влиятельнейших представителей московского научного мира. Помещение предоставил в своем служебном кабинете директор Московской консерватории Ипполитов-Иванов. Однако лишь редко собиралось более 25–30 человек, большинство из осторожности от участия уклонялось. Председатель собрания каждый раз выбирался, — чаще всего В. С. Гулевич и Д. Ф. Егоров.
Мы обсуждали главным образом меры по объединению защитной тактики. Выработанные меры вообще проводились в жизнь, однако не без затруднений. Мы столкнулись с неожиданностью, которая произвела тяжелое впечатление.
В открытую оппозицию всем остальным стала Петровско-Разумовская сельскохозяйственная академия, по крайней мере большинством из числа шести своих делегатов. Это большинство уже придерживалось советской ориентации. Возглавляли в нашем совете такое оппортунистическое настроение проф. Вильямс, Прокофьев и еще кто-то. Что было причиной этого, известно не было, но особенно удивляло такое настроение в академии, которая в прежние времена выделялась своим оппозиционным настроением правительству.
Зато теперь академия получала такие щедрые ассигнования, о которых другие высшие школы не могли и мечтать.
На наших заседаниях советофильская тактика петровской делегации настолько расходилась с общим тоном, что не раз в товарищеских разговорах возникал вопрос об объявлении академии под бойкотом. Останавливало присутствие в профессорском составе академии таких почтенных и всеми уважаемых профессоров, которых не было основания задевать.
Кончилось тем, что петровцы сами перестали бывать на наших совещаниях.
Из других постоянных участников совещания вспоминаю химика А. Е. Чичибабина, археолога А. И. Успенского, молодого археолога Н. М. Коробкова… Фактическое же ведение дел совещания лежало на В. И. Ясинском.
В июле 1921 года Наркомпрос устроил конференцию по делам высшей школы. Она должна была наложить свой штамп на составленный Наркомпросом новый устав, коренным образом изменявший прежний уклад этой последней. Состав конференции был нарочито подобран — по назначению начальства, причем главным образом в него были включены «красные» профессора
[261]. Однако в качестве фигового листа было решено пригласить по одному представителю от главных столичных и частью провинциальных высших школ: ректора или одного из деканов. В частности, на конференцию из Московского университета, где ректором был коммунист, из двух оставшихся еще выборных деканов — проф. А. В. Мартынова и меня — был приглашен первый, очевидно, как более мирный в отношении советской власти.
Для нас, на объединенном совещании, была ясной невозможность выявить на конференции голос высшей школы: коммунисты и пресмыкающиеся его бы заглушили. Поэтому московская профессура решила не участвовать на этой конференции.
Стали съезжаться в Москву приглашенные делегаты из Петрограда, а отчасти и из провинции. Перед конференцией было устроено совместное с приезжими совещание. Надеялись установить общий путь.
Собрались на нашем объединенном совещании в консерватории. Председательствование предоставили петроградцу, проф. Правдзику. Однако голоса резко разделились. Московская профессура, ссылаясь, между прочим, на разрушительные действия власти относительно Московского университета, настаивала на отказе от участия в конференции. Петроградцы, в особенности техники, которые вообще держали себя к советскому режиму благожелательнее других, настаивали на участии в ней. Особенно ратовали за это участие проф. Л. П. Карсавин и ректор Томского университета
[262] Н. П. Оттокар. Поддерживая эту последнюю мысль, Карсавин высказал:
— Здесь говорят о Московском университете… Но он уже в развалинах. Это деталь, на которой не стоит останавливаться.
