Буря негодования. Профессора Московского университета один за другим поднимаются при речи Карсавина и выходят. Я подошел как раз к этой речи и дал от лица Московского университета надлежащую отповедь Л. П. Карсавину. Но ему сильно возразили и петроградцы, между прочим — ректор Технологического института Д. С. Зернов, а также и сам председатель. Смущенный Карсавин только поворачивал со стороны в сторону свою взлохмаченную, под философа Владимира Соловьева, голову.
Петроградцы и провинциальные делегаты на конференцию все же пошли. Наркомпрос получил возможность ссылаться на участие и профессуры в принятии пагубного для русского высшего просвещения нового устава.
Позже Д. С. Зернов мне говорил:
— Разумеется, это было ошибкой, что мы участвовали на конференции. Ваша московская тактика была правильной!
На состоявшейся конференции, как рассказывали, выступали в пользу советского проекта устава усерднее других проф. Карсавин и ректор Томского университета Н. П. Оттокар. Оба они получили после конференции заграничную командировку, — тогда это было редкой наградой
[263]. Однако Карсавин от своей судьбы все же не ушел: он был выслан вместе с нами осенью 1922 года за границу.
Как и следовало ожидать, после этой конференции наше объединенное совещание начало привлекать к себе раздраженное внимание советской власти. Стали доходить агентурного характера известия, что против нас намечены репрессии и ожидается арест всего совещания.
Перед одним из заседаний осенью всех подходивших осведомляли:
— Уходите домой, не входя в консерваторию! Получены сведения, что сегодня на заседании будут арестованы все участники.
Особенно взволновавшийся Успенский, директор Археологического института, указал мне на стоявшие почему-то поблизости автомобили:
— Смотрите, вот уже и автомобили приготовлены, чтобы везти нас в тюрьму!..
Арестов подходивших, но не заходивших в консерваторию, не было, — однако объединенное совещание более не могло собраться. Несколько раз делались попытки его собрать, но кворума не образовывалось. Членам совещания все вспоминался последовавший при подобных же условиях арест во время заседания Комитета помощи голодающим (Прокукиша).
Борьба из‐за союза
Параллельно с этим происходила борьба из‐за нашего профессионального союза, который, как сплоченная организация, мозолил глаза Наркомпросу. Его хотели закрыть, но прямо выступать против профессиональной организации было не совсем последовательно даже для бесцеремонной власти. Тогда в Наркомпросе придумали, в противовес нашему, создать свой профессиональный Союз работников просвещения и социалистической культуры
[264]. В первом параграфе устава этого союза значилось, что он стоит на платформе Третьего интернационала. В союз вынуждены были вступить — организованности и солидарности у них было мало — «работники просвещения низшей и средней школ». Но профессура не пошла, и союз оказался однобоким, с зияющей пустотой, вместо высшей школы.
Около этого детища злого духа русского просвещения М. Н. Покровского дальнейшая борьба и повелась.
Наш союз сопротивлялся закрытию. Проф. В. И. Ясинский усердно искал помощи у разных влиятельных советских сановников и часто ее находил. Все же его под конец объявили закрытым. Но организация тотчас же воскресла под другим названием: это Ясинский сумел подготовить заранее…
[265]
Не могу привести по памяти видоизменений нашего союза; благодаря им профессура не шла в социалистический союз. Правда, фикция участия профессуры в нем все же была: красная профессура и ренегаты. Но этой фикцией Наркомпрос себя не обманывал.
Началось заманивание профессуры в казенный союз. Он начал выдавать бесплатно своим членам одежду, мануфактуру, провизию, сласти и т. п. При той оборванности в одежде и систематической голодовке, которая была среди нас, эти соблазны не были пустяками.
Но как ни соблазнялись этими подачками более слабые духом — они, конечно, были — все же лидеры московской профессуры не уступили. За ними поневоле шла и вся московская профессорская масса
[266].
Слабее обстояло у петроградской профессуры. Из Петрограда все время веяло некоторым миролюбием в отношении советских мероприятий. Сопротивление отдельных лиц из среды петроградской профессуры не всегда увлекало остальных. И в вопросе о вступлении в социалистический профессиональный союз, в петроградском совете представителей вузов многие, надеясь на улучшение материального положения, соглашались, при некоторых условиях, вступить в него.
Однако возникала товарищеская неловкость по отношению к москвичам. А москвичи в этом деле не шли ни на какие компромиссы. Тогда начался ряд совместных совещаний. В Москву несколько раз приезжали представители петроградского объединенного совета для участия в совещаниях нашей профессиональной организации. Приходили на эти совещания и представители социалистического союза, довольно жалкие типы, из учителей низшей школы, но хорошо натасканные на лозунги по профессиональному движению, в большевицких тонах. Из них особенно воевал некто Кипарисов, еще молодой, но бойкий на язык.
Однако на совещаниях неизменно побеждала московская точка зрения.
Была применена и обратная мера: наши делегаты поехали в Петроград. Ездили Ясинский и, если память мне не изменяет, Чаплыгин. И там, в объединенном совете, наши делегаты одержали полную победу: соглашение с социалистическим союзом было отвергнуто.
Наркомпрос увидел себя вынужденным пойти на уступку. Из названия союза были вычеркнуты слова «социалистической культуры». Осталось лишь Союз работников просвещения
[267]. Кроме того, нам предлагалось, что при союзе будет создана особая секция высшей школы, «почти автономная».
