Правление университета потеряло голову: не догадалось просто закрыть Физический институт, где мы назначили нелегальное общее собрание. Сделай оно так, — вероятно, профессура почувствовала бы себя выбитой из седла. Вместо этого, подчинившись нашему призыву, оно само в полном составе явилось на собрание
[274]. Была мобилизована и вся красная профессура с ректором Волгиным во главе. Пришли также официальные представители Наркомпроса и Союза работников просвещения и социалистической культуры.
Собралось человек 400–500 профессоров и преподавателей. Я открыл заседание и предложил избрать председателя.
— Вас! Просим вас!
— Благодарю, но отказываюсь: мне придется быть докладчиком. Выберем иное лицо.
— Гулевича! Профессора Гулевича! Просим.
В. С. Гулевич, тактичный и опытный председатель, принимает избрание. Слово предоставляется мне.
Я указал, что физико-математический факультет прибег к такой исключительной мере, как забастовка, под влиянием материальных трудностей. Политический момент в нашем выступлении отсутствует. Однако нужда в преподавательской среде так велика, что заявить о ней необходимо.
— Мы живем в такое время, когда слышат только тех, кто громко говорить умеет, а слушают только тех, кто громко говорить смеет. Мы громко подымаем наш голос потому, что нуждой и жизнью впроголодь доведены до невозможности вести преподавание. Среднее содержание профессора составляет ныне около двадцати пяти рублей в месяц…
Самый факт забастовки не может быть для власти одиозным, потому что советская власть, посредством официальной печати, восторженно приветствует каждую забастовку, где бы на земном шаре она ни произошла: среди ли чистильщиков сапог у африканских бушменов или в модных мастерских у эскимосов.
Объявив, что наш факультет продолжает забастовку, я просил всю университетскую профессуру выявить свое отношение к этому нашему шагу.
Пока я говорил, помощник ректора проф. А. В. Кубицкий пробрался к студенческой коммунистической ячейке:
— Товарищи, напустите Чека на декана Стратонова.
Как то ни странно, но этим провокационным поступком возмутилась даже коммунистическая ячейка и предала его огласке в общестуденческой среде, которая осведомила об этом профессорские круги.
После моей речи начались недолгие, но горячие прения
[275]. Были и возражавшие против забастовки, более других — член нашего факультета А. П. Павлов, высказывавший опасения, как бы из‐за нее не понесла ущерба чисто научная деятельность. Горячо возражал и ректор В. П. Волгин, убеждавший нас лучше обратиться с ходатайством по начальству. С тем же выступил и представитель профессионального союза Кипарисов, рекламируя по этому поводу свой союз и убеждая вступить в него.
Но большинство участников собрания слилось в один голос, в жалобу на нестерпимую нужду. Один из видных профессоров медицинского факультета, ударив кулаком по скамье, воскликнул:
— Не двадцать пять! Двести пятьдесят рублей в месяц!
Гром аплодисментов. Другие находили по современным условиям эту цифру преувеличенной. Однако все признавали настоящее положение нестерпимым.
Приступили к голосованию. Подавляющее большинство, не менее двух третей голосов, высказалось за общеуниверситетскую забастовку
[276]. Обратило на себя внимание, что в числе голосовавших против забастовки был декан медицинского факультета проф. А. В. Мартынов.
Как только огласили результат подсчета голосов, поднялся проф. А. К. Тимирязев:
— От имени красной профессуры заявляю, что она не намерена подчиниться постановлению о забастовке, будет продолжать занятия и приглашает последовать ее примеру честных беспартийных профессоров!
Что тут поднялось… Шум, крики, свистки…
— Это оскорбление!
— Тимирязев, вон!!
— Долой его! Вон его!!
Казалось, сейчас произойдет нечто тяжкое. Но В. С. Гулевичу удалось, хотя и с трудом, успокоить собрание:
— Господа, надеюсь, что наше собрание не позволит себе прибегнуть к насилию!
— Профессор Тимирязев! Объявляю вам замечание за неуместные выражения. Здесь, в этом зале, нет никого, кто не являлся бы честным!
Тимирязев стоит бледный, как стена, и подбородок его трясется.
Просит слова проф. Д. Ф. Егоров:
— Господа, я не понимаю, почему собрание так взволновалось словами проф. Тимирязева?
Его голос раздается мягко и спокойно.
— Мы ведь все знаем, какое понятие эти господа вкладывают в слово «честный»! И для нас вовсе не является оскорбительным, если они не причисляют нас к числу честных — в их понимании этого слова.
Буря окончательно успокаивается. В разных местах аудитории раздается добродушный смех.
Собрание постанавливает избрать делегацию из пяти человек, которая впредь до следующего собрания повела бы руководство университетскими делами. По голосованию, делегатами избираются: В. С. Гулевич, А. П. Павлов, В. А. Костицын, Д. Д. Плетнев и я
[277].
